Моногамист

— Внезапно посреди бескрайнего апельсинового пляжа я вижу дом. Вхожу. Снаружи он кажется большим, но внутри он маленький, и совершенно не такой, какими бывают дома… Внутри это убежище… Место, где тихо, спокойно и безопасно, место, где ты ощущаешь себя дома, где расслабляешься так полно, что тут же невыносимо хочешь спать. В нём тоже всё в апельсиновом свете, но он тусклый, более приглушённый, потому что этот свет от огня — в доме есть камин. Большой камин с мирным огнём внутри и большая белая постель, залитая золотым светом. С тревожной мыслью о том, что эта постель чужая, я медленно, нерешительно, но всё же опускаюсь на неё и… и впадаю в эйфорию! В самый настоящий экстаз, всем кайфам кайф! Закрываю глаза и плыву в этом блаженстве…

У Леры закрыты глаза, грудь часто вздымается, она в моих объятиях, и я чувствую, как ускоряется её сердцебиение. Облизнув свои пересохшие губы, она продолжает:

— Внезапно моё блаженство становится ещё более блаженным — я ощущаю поцелуи… Самые восхитительные из всех возможных! Это не поцелуи, это божественные благословения… Они повсюду: на моих ногах, руках, плечах, животе, груди. И только когда я ощущаю губы на своих губах, я открываю глаза, и вижу, что нахожусь уже не в доме, а в поле и повсюду ковыль, и всё тот же красный свет, а перед моим лицом лицо мужчины… Спроси меня, кто это.

— Кто это?

— Это ты. Всегда только ты. Сколько бы ни снился мне этот пляж, этот дом и эти поцелуи, открывая глаза, я всякий раз вижу тебя. И мы… мы занимаемся с тобой любовью… Каждый раз.

Целую её макушку, зарываясь носом, вдыхая их запах, скрываюсь, потому что не могу говорить.

Спустя мгновение продолжает рассказывать:

— Этот сон — самый яркий в моей жизни, самый чёткий, явный, будто это не сон, а кусок моей реальной жизни — настолько сильны в нём мои эмоции, чувства и ощущения, но главное, они мне понятны. Когда я увидела его впервые, в тот день в твоей квартире, твоей реальной постели, до меня дошло… Спроси что.

— Что? — едва выговариваю, потому что горло что-то сдавило…

— Что я совершила гигантскую ошибку. Я ошиблась, пошла не тем путём, повернула не туда. И это ощущение… упущенной, потерянной правильной дороги, разочарование, даже злость и ненависть к самой себе за глупость, слепоту, за… тупость! Именно за тупость! Это ощущение просто выжигало всё внутри… И на сердце кровавая татуировка тонкими вытянутыми изящными буквами: {Всё кончено. Поезд ушёл. ОН уехал. ОН женат на другой женщине, у него семья, он нашёл свой путь, и мы больше НИКОГДА не встретимся. Ни-ког-да. Точка.}

У меня в горле ком, в глазах слёзы, но я стараюсь их быстро проморгать, пока она не заметила. В последнее время, после всего пережитого, мне стало совсем уж трудно блюсти мужское своё достоинство. Я же должен быть глыбой, скупой на эмоции и всяческие проявления чувств, слёзы — это слабость, так считает общество. А я не хочу быть слабым, особенно в её глазах. Да вообще ни в чьих, но в её — особенно.

Прижимаюсь воспалёнными болью губами к её щеке, хочу ласкать, но во мне бушуют эмоции, настоящий шторм, просто какой-то девятый вал…

— Столько времени потеряли… из-за меня…, - всхлипывает.

Да что ж ты так терзаешь то меня! Итак больно, всё ещё больно от того, что случилось, я ещё не ожил толком, хожу пришибленный таблетками, а ты мучаешь, доставая из моего сейфа воспоминаний старые боли… Отболели уже, выболели, оставь ты их, не тащи наружу, пусть мирно лежат там, где лежат…Пусть спят…

Koda — Radioactive

На пятый день после Лериного воскрешения меня вызывают в полицию — Кристина арестована, а я — человек подневольный — свидетель.

— Как вы объясните ваши отпечатки пальцев на рукоятке ножа? — этот вопрос застал меня врасплох.

Собрать мозги в кучу и начать думать, анализировать, рассуждать, да как минимум вспомнить, что там было, что происходило в тот, самый страшный в моей жизни день, для меня практически неподъёмная задача. Моя психика пытается восстанавливаться, внутри всё ещё болит и стонет, медсестра по указанию моего друга Тони ежедневно вкачивает в мою кровь химию, помогающую мне сохранять человеческий облик и не развалиться, я боюсь своего отражения в зеркале и закидываюсь таблетками. Единственное место, где моя душа успокаивается, нервные струны прекращают визжать и разрезать моё сознание диссонансом отчаяния — это постель моей жены. Она большую часть времени ещё спит, но, будучи в сознании, обнимает мою голову, и я… воскрешаюсь вместе с ней, восстанавливаюсь, оживаю, зализываю свои раны. Прихожу понемногу в порядок и всерьёз надеюсь вот прямо с завтрашнего дня начать обходиться хотя бы без инъекций…

И вот в этом состоянии даже не расшатанной, а как следует покорёженной, помятой, разорванной в клочья психики, мне нужно напрячься и вспомнить всё, что произошло: посекундно восстановить в памяти каждую деталь и ответить на вопрос следователя, почему на ноже есть мои отпечатки и нет ни единого Кристины.

Она была в перчатках — это то, что мне удаётся вспомнить. Следователь удовлетворённо машет головой.