Моногамист

А Лера тем временем кормит Аннабель, Соню и Лурдес, моет всех троих, укладывает спать, а Аннабель укачивает на руках, поёт одну из своих колыбельных, тех, что берут меня за душу, а маленькие белые ручки моей самой младшей дочери оплетают её шею так, как можно обнимать только родную мать…

Всё это время, все эти дни и месяцы, пока я маялся дурью, горел от злости, ненависти и обиды, Лера открыто и искренне любила моего ребёнка, потому что это МОЙ ребёнок… Потому что только так она могла поддерживать связь со мной… Я брал по вечерам Аннабель на руки, не подозревая, что днём она могла быть в ЕЁ руках…

У нас был серьёзный разговор, он не просто уже намечался, а отчаянно вопил о своей необходимости. И я высказал Лере то, что должен был, наверное, сказать ей после случая с Николь:

— Во-первых, я хочу, нет, я требую, чтобы ты говорила со мной всегда и обо всём! Прежде всего, я хочу знать, что ты чувствуешь: плохо тебе, хорошо, тоскливо, больно и так далее. Я должен знать всё. Во-вторых, прежде чем что-либо предпринять, ты опять говоришь со мной и сообщаешь прямо то, что собираешься сделать и внятно объясняешь почему. В-третьих, я запрещаю тебе общаться с твоим… с Артёмом. Дети будут видеть его, и я буду контролировать это сам. В-четвёртых, ты живёшь на то, что я зарабатываю, не отказываешь себе ни в чём, и это не обсуждается. Ты уходишь с чёртовой своей работы. Делай что хочешь, только не трать своё время в пользу чьего бы то ни было благополучия, кроме нашей семьи и наших детей. В-пятых, в моих отъездах я хочу, чтобы ты сопровождала меня. Ты должна быть у меня на глазах, всегда. В-шестых, я буду говорить с тобой тоже, я буду делать всё то, что требую от тебя. Это ясно?

Она со скрипом, но соглашается — не привыкла, чтобы с ней так обращались, не готова подчиняться, быть ведомой, выслушивать мои приказы, мириться с тем, что важные решения принимаются без её участия и согласия…

Мне не нравится то, как она смотрит, мне больно от её взгляда, в отражении которого я вижу себя как чужака. И я понимаю, что выбрал не ту тактику — так не пойдёт, она не та женщина, которой нужно подчинение. Прессинг только ухудшает нашу, и без того сложную и адски запутанную ситуацию.

Ищи, Алекс, думай, анализируй, отыщи тот единственный путь, который приведёт вас обоих в то место, где хорошо будет обоим, куда вернётся всё, что было потеряно, но где уже больше не будет ни страхов, ни недоверия, ни дистанций и расстояний между вами, ни географических, ни духовных!

И я вспоминаю то, чем привлёк её однажды: нежность, ласковость и секс, хороший, качественный секс. Не мудрствуя лукаво, решаю и в этот раз идти тем же путём:

— А теперь давай-ка займёмся тем, что получается у нас лучше всего!

— И чем же?

— Любовью!

RHODES — You & I

Мы лежим в постели, сжимая друг друга в объятиях, сейчас около двух часов ночи, время для сна, но ни один из нас не способен на него. Мы занимались любовью, невзирая на не самое, казалось бы, подходящее время для этого, учитывая произошедшую сутки назад трагедию, но я чётко ощущаю потребность поддерживать с Лерой связь хотя бы так, хотя бы через секс. Но даже этой физической близости нам мало, поэтому наши ноги сплетены, ступни касаются друг друга, я сжимаю свободной рукой её ладонь и, не сдерживая себя, не боясь показаться слишком одержимым ею, целую её пальцы, ладонь, запястье, бесконечно долго…

Я был груб с ней, слишком жёсток, не знаю с чего вдруг во мне включился Александр Соболев, потому что я искренне всегда хочу быть и оставаться для неё только Алексом, хочу быть только таким, каким она узнала меня в 25 лет… Я и сам скучаю по себе тому, открытому, справедливому, полному надежд и правильных убеждений, чуждому эгоизма, циничности, жёсткости, а порой, даже и жестокости, чёрствости… Я не нравлюсь себе таким… Не таким хотели бы видеть меня мои отец и мать, и сейчас в 37 мне самому не ясно, как так вышло то, что я стал тем, кем стал…

Внезапно тихий вопрос:

— Кто эта девушка, Мия?

— Не понял?

— Заплаканная девушка в фойе, кто она?

О, Господи…

Я долго молчу, потому что мне нечего сказать. У неё есть вопросы ко мне, и это не просто желание что-либо обо мне знать, это вопросы- упрёки, вопросы-претензии, и у меня, честно признаться, совсем нет оправданий. Нет ответов, таких, какие устроили бы её и дали мне покой, потому что я уже знаю: пока она такая как сейчас, недоверяющая, сомневающаяся, упрекающая, страдающая от своих страхов, я буду и дальше биться головой о бетонную стену непонимания…

Поэтому я отвечаю так, как считаю единственно верным и правильным: