Монгольское нашествие на Русь 1223–1253 гг.

Сведения, которые мы черпаем из летописи, составленной при ростовском дворе, не могут в достаточной мере описать обстоятельства монголо-рязанского противостояния, а тем более указать на неблаговидную роль великого князя Юрия, бросившего верного вассала на неминуемую гибель. Ростовская редакция Повести о монгольском нашествии на Северо-Восточную Русь, сохранившаяся в Лаврентьевской летописи (далее – ростовская повесть), очень кратко повествует о падении Рязани и ни словом не отмечает какую-либо роль в этих событиях владимирского князя, его имя вообще не упомянуто[189]. К счастью, в новгородских и связанных с ними летописях сохранился более подробный вариант этого повествования (далее – новгородская повесть)[190]. Д. С. Лихачев считал, что он восходит к несохранившейся Рязанской летописи. Его же использовали при составлении в 1270-х гг. «Повести о разорении Рязани Батыем», вошедшей позднее в комплекс сказаний о чудотворной иконе Николая Зарайского[191]. Кроме того, летописец Даниила Галицкого, использованный в источнике Ипатьевской летописи, сохранил южнорусский извод рассказа о нашествии Батыя на Северо-Восточную Русь (далее – южнорусская повесть)[192]. Ростовская повесть составлена участником событий вскоре после 1238 г. Новгородская – близким наблюдателем произошедшего и также практически синхронно. Только южнорусский вариант появился несколько позднее, лишь во второй половине 1240-х гг. Во всех случаях автор отстоит от событий не более, чем на десятилетие, и тем самым заставляет относиться к своему изложению с исключительным доверием.

Сопоставление имеющихся источников позволяет достаточно полно реконструировать события. Проведя часть зимы где-то в лесостепи около Дона, Бату вместе с основной частью армии в ноябре-декабре 1237 г. подошел к границам Рязанского княжества: «Зимоваша окаанныи Татарове подъ Чернымъ лесомъ, и оттоле приидоша безвестно на Рязаньскую землю лесомъ, съ царемъ Батиемь ихъ; и прьвое приидоша и сташа о Нузле, и взяша ю, и сташа ту станомъ»[193].

Обращает на себя внимание то, что «татары» подошли к русским границам «безвестно», то есть неожиданно. Вероятно, это было связано с тем, что они прошли «лесом», то есть не через тот степной коридор, у которого их, очевидно, ждали. Ясно, что они хотели запутать русских. Кроме того, имея возможность напасть неожиданно, они не стали ее использовать и куда-то спешить. Наоборот, Нузла (Нужа, или Онуза) был, судя по всему, небольшим городком, расположенным на границе лесостепи где-то на берегах Воронежа (возможно, в устье Лесного и Польного Воронежа). Захватив этот городок, Бату остановился нарочито на границе рязанских владений и направил к русским вполне лояльное посольство, якобы для того, чтобы избежать лишнего кровопролития. Должно было создаться впечатление, что монголы вовсе не желают двигаться на север и, если русские их не спровоцируют, далее не пойдут. Вина за вторжение в любом случае должна была лечь на непокорных русских, а не на представителя универсальной империи. История показывает, что в других частях света монголы всегда поступали точно так же: предложения о мире были подчинены целям дезориентации противника, разведки и оправдания экспансии в глазах собственных воинов.

Послы Батыя, которых князья предусмотрительно не подпустили к укреплениям своих городов, предложили рязанцам мир в обмен на десятину, вероятно ежегодную: «И оттоле посла послы своя, жену чародеицу и два мужа с нею, ко княземъ Рязаньскым, прося оу них десятины во всем: во князех и в людех и в конех, десятое в белых, десятое в вороных, десятое в бурых, десятое в рыжих, десятое в пегих. Князи же Резаньстии Юрьи Инъвгорович, брат его Олег [и Роман] Инъвгорович, и Муромскии и Пронскии, не пустячи к городом, [выидоша противу им в Воронаж]»[194].

Требование десятины с земледельцев является вполне традиционным для монголов и считалось не очень обременительным. Однако, со скотоводов, согласно Ясе, взимали только одну сотую стада. В «Юань ши» воспроизведен указ великого хана Угэдэя 1229 г. о налогах, согласно которому: «Тем из монгольского народа, кто имеет 100 лошадей, – отдавать одну кобылу»[195]. То есть требование десятины с коней – форменный грабеж.