Монгольское нашествие на Русь 1223–1253 гг.

Даниил разрешил людям вернуться, а за Ростиславом послал погоню. Княжича не догнали, но это вовсе не огорчило нового правителя. Это означало его окончательное утверждение на галицком столе. И хотя Волынь он передал своему брату Васильку, казалось, что не за горами возрождение той великой единой Галицко-Волынской державы, которую составил его отец Роман Мстиславич в первые годы XIII в. Кроме того, вскоре под контроль Даниила перешли некоторые другие весьма значимые земли, превратив его на короткое время в абсолютного властелина Южной Руси.

* * *

В начале 1240 г. особенное впечатление на современников произвел поступок киевского князя Михаила Всеволодовича, который после «проведения переговоров» с ханом Менгу, послов которого убил, затем просто бежал из своей столицы в Венгрию: «Князь Михайло же послы избы, а сам бежа ис Киева за сыном в Угорскую землю [перед Татары]»[328].

Известие о гибели послов относится к поздним редакциям, а потому может быть недостоверным. Многие исследователи допускают, что князь направился за границу не страха ради, а в поисках помощи. Однако ничего подобного Михаил в Венгрии не получил. Более того, он чем-то разозлил венгерского короля, да так, что тот отказал Ростиславу в руке своей дочери, о чем, судя по всему, была предварительная договоренность, а затем вообще изгнал отца и сына Ольговичей из страны. После этого черниговские изгои направились в Польшу, откуда стали посылать за миром к Даниилу и Васильку Романовичам, владевшим теперь и Волынью, и Галичем, и Киевом.

Древнерусскую столицу после ухода из нее Михаила пытался захватить один из смоленских Ростиславичей – Ростислав Мстиславич. В городе он продержался недолго и был смещен со стола подоспевшим отрядом галицкого князя: «Ростислав Мьстиславичь Смоленского седе в Кыеве, Данилъ же еха и иня его». Сам Даниил Романович не решился оставаться на днепровских берегах. Как сообщает летопись, он «вдал» город «в руки» посаднику Дмитрию, для того чтобы тот «обьдержати противу иноплеменьных язык, безбожьных Татаров, яко бежал есть Михаил ис Кыева в Угры…»[329] Как считают большинство исследователей, раз Дмитрий был назначен властью Даниила, то последний тем самым предъявил права на столицу Руси. Но это был бы не вполне дружелюбный акт по отношению к Ярославу, который, надо полагать, имел свои виды. Возможно, Даниил намеревался просто выждать время, а потом уступить покровительство над Киевом на наиболее выгодных условиях. То, что он оставил посадника из местных бояр, а не сел сам, позволяет сделать именно такое заключение. Утверждение в городе Ростислава Мстиславича могло восприниматься как захват, а Даниил как бы соблюдал права других, более авторитетных претендентов. Владимиро-Суздальский князь в этом случае должен был понять, что галицкий союзник действовал в его интересах. Именно после занятия Киева Даниил, судя по летописи, послал во Владимир-Залесский за своей сестрой, женой Михаила Черниговского, плененной в Каменце и увезенной на северо-восток. Ярослав благосклонно отпустил княжну, но своего наместника в Киев не отправил (или, скорее всего, признал полномочия Дмитра). Он тоже ожидал новой волны нашествия, которая вскоре пронеслась по южнорусским землям. Даниил после этого мог посчитать свои союзнические обязательства исполненными, а альянс с Ярославом – исчерпавшим себя. Было ясно, что северорусские княжества, возглавляемые Ярославом, не желали вступать в новое противостояние с монголами ради прикрытия не пострадавших пока земель Галиции, Волыни и Киевщины.

Зимой 1239–1240 гг. Батыевы войска пожгли города по Клязьме и Муром. Это должно было отрезвить Владимирского князя, слишком увлекшегося своими авантюрами в далеких регионах. После известия о монгольском нападении в суздальской и связанных с ней летописях следует примечательная по значению фраза: «Тогда же бе пополох зол по всей земли, и сами не ведяху и где хто бежить [от страха]»[330]. Началась паника.