Монастырь

— Женщина, — сказал ей лорд-аббат, — мы отнесемся ко всему этому с должным вниманием. И если твой муж, как ты говоришь, пал, защищая дело церкви и под ее знаменем, будь уверена, что мы вызволим его из чистилища, при условии, конечно, что он там находится. Но сейчас мы намереваемся говорить не о твоем супруге, а о твоем сыне. Не о застреленном шотландце, а о подстреленном олене. А посему я прошу тебя, отвечай мне на следующий вопрос: искусен ли твой сын в стрельбе из лука? Да или нет?

— Увы, достопочтенный лорд! — отвечала вдова. — Если бы я могла сказать, что неискусен, моя пашня была бы лучше возделана. Отличный стрелок? Право, святой отец, желала бы я, чтобы он отличался в чем-нибудь ином… так как он стреляет и из арбалета, и из большого лука, и из пищали, и из фальконета, и из кулеврины^{135}. И если, скажем, заблагорассудится этому высокочтимому джентльмену, нашему гостю, отойти на сто ярдов со шляпой в руке, то Хэлберт пронзит ее стрелой, дротиком или пулей (если только высокочтимый джентльмен не задрожит, а будет держать ее крепко), и я прозакладываю четверку ячменя, что он не заденет ни одной ленточки. Я видела, как он это проделывал с нашим старым Мартином, и достопочтенный помощник приора тоже это видел, если он соблаговолит об этом вспомнить.

— Едва ли я это когда-нибудь забуду, госпожа Глендининг, — сказал отец Евстафий, — ибо я не знал, чему отдать предпочтение: самообладанию ли юного стрелка или выдержке старика. Все же я не стану советовать сэру Пирси Шафтону подвергать свою драгоценную шляпу — и, более того, свою драгоценную особу — такому риску, разве что он найдет в этом особенное удовольствие.

— Будьте уверены, что не найду, — возразил сэр Пирси Шафтон с некоторой поспешностью. — Будьте вполне уверены, святой отец, что не найду. Я не оспариваю достоинств этого юноши, поскольку ваше преподобие за него ручается. Но лук — это только палка, а тетива — вервие из льна или, в лучшем случае, из выделений шелковичного червя. И сам стрелок — только человек, чьи пальцы могут соскользнуть и чей взор может помутиться, ибо бывает, что подслеповатый попадет прямо в цель, а прославленный стрелок промахнется и угодит невесть куда. А посему не следует нам затевать опасных опытов.

— Да будет так, как вы говорите, сэр Пирси, — заключил аббат. — А мы между тем назначим этого юношу ловчим в лесах, дарованных нам покойным королем Давидом, для того чтобы мы охотой возрождали наш утомленный дух, дабы мы могли олениной разнообразить наш скудный стол и дабы мы не ощущали нужды в коже для переплета книг нашей библиотеки. Таким образом, он одновременно проявит заботу как о наших телесных, так и о духовных нуждах.

— На колени, женщина! — в один голос воскликнули брат келарь и брат кухарь, обращаясь к госпоже Глендининг. — На колени, и облобызай руку его высокопреподобия за милость, оказанную твоему сыну.

И тут они принялись перекликаться на два голоса, точно распевая антифоны на клиросе^{136}, перечисляя все выгоды, связанные с должностью ловчего:

— Зеленый кафтан с кожаными штанами на троицу, — начал брат кухарь.

— Четыре марки денег на сретение, — откликнулся брат келарь.

— Бурдюк крепкого эля ко дню святого Мартина и простого пива вволю, если договориться с кладовщиком.

— А он человек рассудительный, — заметил аббат, — и никогда не откажет в поощрении ревностному служителю монастыря.

— Добрую миску похлебки и большой кусок баранины или говядины сможет получить на кухне каждый праздник, — продолжал кухарь.

— Бесплатно пасти двух коров и лошадь на монастырских лугах, — подхватил келарь.

— Воловья кожа на сапоги будет даваться ежегодно, чтобы продираться сквозь заросли и колючки, — отозвался кухарь.

— И разные иные блага, quae nunc praescribere Iongum[51], — заключил аббат своим внушительным голосом, как бы подводя итог перечню выгод, сопряженных с должностью монастырского ловчего.

Госпожа Глендининг между тем стояла на коленях, машинально обращая свое лицо от одного церковнослужителя к другому, поскольку они находились от нее справа и слева, и весьма напоминая, таким образом, заводную фигурку на башенных часах. Как только они замолкли, она благоговейно приложилась к руке щедрого и многомилостивого аббата. Однако, памятуя о том, как ее сын бывает иногда несговорчив, она, горячо благодаря аббата за его великодушное предложение, не могла не выразить робкой надежды, что Хэлберт окажется достаточно благоразумным, чтобы его принять.

— Как это принять? — нахмурил брови аббат. — Женщина, что он, не в своем уме, твой сын?

Грозный тон, каким был задан этот вопрос, настолько смутил Элспет, что она была не в силах ответить. Впрочем, любой ее ответ вряд ли был бы расслышан, так как оба должностных лица при столе аббата соблаговолили вновь начать свою перекличку:

— Отказаться! — поразился кухарь.

— Отказаться! — отозвался келарь с еще большим изумлением. — Отказаться от четырех марок в год! — продолжал он.

— А эль и пиво, а похлебка и баранина, а даровой прокорм коров и лошади! — возопил кухарь.