Монастырь

Лишенные растительности серо-черные склоны поднимались почти отвесно, острые зубья скал, хищно ощерившись, окружали каждый ярус. Ни дерева и ни куста не росло на мертвой поверхности Гленкиддираха, а птицы еще далеко от горы резко меняли направление полета. Вершиной Гленкиддирах вонзался в небо, и небо, словно возмущенное таким вторжением, клубилось свинцовыми тучами, скрывая единственный вход в другой мир.

Гленкиддирах был мертв и жив одновременно. Тучи дышали и громыхали, затягиваясь в бездонную воронку, скалы трещали и время от времени осыпались, как будто что-то огромное спало и ворочалось внутри стонущей горы.

– О, матерь Боанн, – выдохнула Теа, вцепившись в руку Эдвина.

– Царство Вила, – пробормотал тот, – там, внизу.

Элла искоса глянул на своего нового подданного.

– Да уж, – буркнул он себе под нос, – старина Хэвейд, похоже, никогда не видел этого… места.

Эдвин вздрогнул.

Его мать, Мириэль, привязанная к столбу, языки пламени, снопы искр и дикие крики над деревенской площадью.

– Я послан Хэвейдом, Великим магистром Ордена, – прерывающимся голосом объявил монах. – Во славу Аира и с позволения его Величества…»

Элла с интересом посмотрел на Эдвина.

– Тебе знакомо это имя?

Юноша кивнул, проглотив комок.

– Да, сир.

– Интересно, – сказал принц. – Но об этом потом… Глойн! Отсюда видно мой замок?

– Нет, сир! – с готовностью откликнулся мальчишка, указывая пальцем. – Он вон там, чуть левее, за той грядой. По прямой от Гленкиддираха миль пять будет, но только прямой дороги нету.

– А кривая есть? Я хочу взглянуть на эту гору.

Глойн замахал руками.

– Что вы, ваша милость… никак нельзя!

– Отчего же?

– Туда не ходят! Кто уходил, не возвращался! Там – мертвые одни… там… – Глойн разволновался и продолжал махать руками, не находя слов.

Элла насмешливо фыркнул.

– Успокойся, храбрый горец. Я пошутил. Во всяком случае – мы не пойдем туда сейчас.

Глойн дышал, как рыба, выброшенная на берег.

Элла взглянул на своих спутников.

– Поторопимся. Я хочу уже к вечеру добраться до Глоу.

– К вечеру никак не получится, – заявил Глойн. – Птица сможет, человек – нет. Два-три дня, не меньше.

Вниз они спускались в молчании. Черные Горы вновь встретили их шумом деревьев и неумолчным птичьим гомоном. И только прислушавшись, можно было разобрать неровное дыхание Гленкиддираха.

Глава 18

Теодрик

– Пошла вон, сучка! – рявкнул Теодрик, шлепнув девушку по голому заду. Та, рыдая, выскочила наружу, хлопнув пологом шатра.

Теодрик, старший сын покойного Идриса Леолина, огляделся, пьяно покачивая головой. В глазах мутилось, и иногда ему казалось, что вокруг не четыре девицы, и не пять, – будь все проклято, сколько же их на самом деле? – а шесть или восемь. Они двоились и троились, словно издеваясь. И ни одна ни на что не способна. Тупые шлюхи. Как там говорил папашка? Дырки для мужской услады. Надеюсь, Вил в своем подземном царстве сейчас раздирает его в клочья. Или нет, не раздирает. Это слишком просто. Пусть целая стая гулей жрет его по кусочку. По маленькому кусочку, каждый день. И так целую вечность, без конца.

Негнущимися пальцами Теодрик протер глаза и, икнув, сделал большой глоток из кубка.

– Ты, поди сюда. – Он указал на одну из девушек, рыжеволосую и тоненькую.

«Тоща, что твоя оглобля, – присмотревшись, решил герцог, – но авось порезвее будет, чем та, толстозадая».

Рыжая подбежала, пытаясь улыбнуться.

– Чего щеришься, дура, – буркнул Теодрик, – рот открой…

Она уставилась на него в испуге. Девчушка лет тринадцати, наверное. Он забрал ее днем у одного крестьянина, кинув тому серебряный дарн. На кой она бедняку, если у него и так с десяток детей? А у этой глаза большие, и сама, видать, нетронутая еще.

Он схватил девушку за волосы и резко подтянул ее голову к своему животу.

– Давай, трудись.

Та рухнула на колени и, чуть не плача, перегнулась через край купели, в которой, развалясь, сидел его высочество. Голова ее заходила вверх-вниз, маленькие грудки беспомощно подрагивали.

Теодрик откинулся назад, уставившись на расписанное красными драконами полотнище шатра. Красные на синем. Они плясали в неровном свете, скалились, тоже издеваясь над наследником престола, которому вместо этого самого престола показали кукиш.

Толстые свечи чадили, черноватый дым ел глаза. Шлюхи намеренно зажгли такие дешевые сальные огарки, чтобы показать, что он – никто. Хорошие свечи – только для королей. И эта рыжая – тоже такая же мразь. Даже своего господина усладить не умеет. А ведь он, можно сказать, спас ее. Облагодетельствовал. А так бы сидела всю жизнь в своей грязной деревне, мела земляной пол и варила бобовую бурду. Потом вышла бы замуж за какого-нибудь немытого мужлана и рожала таких же ублюдков по штуке в год. А он, Теодрик, накормил ее, напоил. Не каждому выпадает счастье прислуживать такому знатному господину. И вместо благодарности эта мелкая тварь льет слезы.

Его вдруг охватило бешенство.