Монастырь

В распахнутые настежь городские ворота, всего в четверти мили от них, вливалась целая человеческая река, и даже до того места, где стояли путники, доносился гомон из криков, блеянья овец и лошадиного ржания.

Красный солнечный диск уже коснулся вершин далекой горной гряды.

– Быстрее, – сказал Вульфар, – а то ворота на ночь закроют.

Они прошли в город одними из последних. Дорога перед Лонхенбургом, несмотря на сухую погоду, представляла собой грязное месиво, разбитое сотнями телег и тысячами копыт; Эдвин пару раз ругнулся, вляпавшись в свежие коровьи лепешки.

– Пошевеливайся! Пошевеливайся! – уставшими за день голосами подгоняли опаздывающих стражники.

Как узнал Вульфар, эти ворота, еще сырые на вид, из непросохшего дуба, с новенькими медными заклепками, назывались Ремесленными, и вполне оправдывали свое название. Среди стремящихся до темноты попасть внутрь города Эдвин не заметил ни одного человека в богатых одеждах: тут были крестьяне с женами и без оных, в грубых холщовых платьях, с котомками за спиной; торговцы-коробейники, даже в толчее не забывавшие нахваливать свои дешевые побрякушки; рабочие с кирками; наемники в пропыленных плащах, некоторые на лошадях; нищие, кто заунывно, а кто довольно бодро просящие на пропитание – так много народа, что Эдвину, Вульфару и Гвендилене поминутно кто-нибудь наступал на ноги или дергал их за рукава.

Пройдя внутрь, путники попали на неровной формы площадь. От нее веером расходилось штук пять улиц – и среди них ни одной приличной. Сама площадь даже не была замощена, покрыта грязью, в которую ноги увязали до щиколоток, и целыми лужами конской и коровьей мочи.

– Ужас, – пробормотала Гвендилена, – даже в Брислене чище.

Она крепко держалась за локоть Эдвина; Вульфар, шедший впереди, не церемонясь, расталкивал толпу, пробивая дорогу к самому тихому на вид проулку между домами. Нырнув туда, они переглянулись и дружно вздохнули. Эдвин принялся обивать с сапог комья грязи. Проулок оказался неглубоким, заваленным старыми ящиками и разбитыми бочками.

– Что теперь? – спросила Гвендилена.

– Я узнал по дороге, – откликнулся Эдвин, – говорят, короче всего вдоль стены идти, что по берегу Тэлейт.

– Я слыхал про то, что творится вдоль стены, – с сомнением в голосе сказал Вульфар, – там трущобы, квартал Лекарей называется. И если днем еще туда-сюда, то по ночам туда лучше не соваться. Лучше бы другую дорогу найти.

Кивнув друг другу, они выбрались из проулка, вновь оказавшись на площади. Солнце садилось, и толпы на глазах редели. Эдвин отлучился на минутку, чтобы еще раз уточнить дорогу у стражника и вернулся, качая головой.

– Эти ворота, Ремесленные, дальше прочих от Лонливена, а все улицы отсюда кривые да петляют. Было бы лучше, не заходя в город, еще на север пройти, с милю, там другие ворота есть, Главные.

– Тогда бы в город зайти не успели, – рассудительно заметила Гвендилена.

– То-то и оно. Вон по той улице, зовется Кожевенной, можно к замку выйти, но надо постараться успеть до ночи.

– Почему?

– Это бедняцкие кварталы. Неприятности тут сами чужаков находят.

Горожане торопились по своим домам. Дома здесь стояли деревянные, вымазанные глиной, крытые соломой или тростником. Грязь вокруг царила неописуемая: снующая мимо толпа смердела потом и гнилью, и вонь еще более усиливалась из-за жары и духоты. Перед многими жилищами были выстроены хлева, перегораживая и без того узкие улицы. Гвендилена поморщилась: свиньи, хрюкая, пожирали труп собаки. Вдоль стен стояли объемистые бочки, заполненные грязно-желтой жижей.

– О, боги, что это? – буркнул Вульфар, зажимая нос пальцами и ускорив шаг.

– Моча животных, – откашлявшись, ответил Эдвин. – Я видел такое в Элгмаре. Здесь же мясники да кожевенники живут, судя по названию. Все, что им для работы не надо, продают. На моче, например, красильщики краски свои замешивают. А дядька мой это добро для обработки кожи использовал.

– А кости?.. Кости на что? – спросила Гвендилена, указав на огромные доверху заполненные ящики.

– Для муки. Это уж совсем для бедняков, но кости мелят и в хлеб добавляют.

– Пшеница да рожь здесь дорогие, – откликнулся Вульфар, – это Алед рассказывал, он тут служил. Простой народ в основном конский хлеб ест.

– Что?

– Из бобов, гороха и овса.

Кругом стоял шум и гам. Ремесленники старались закончить работу до того, как раздастся сигнал о тушении огней: запирали ставни, мылись из ковшей прямо на улице, по десять человек из одного ковша, и сюда же выбрасывали накопившиеся за день отходы. Подмастерья мясников, кряхтя, выливали из чанов в сточные канавы кровь; тут же стая собак затеяла драку над горой коровьих кишок.