Монахиня. Племянник Рамо. Жак-фаталист и его Хозяин

Я передал вам слово в слово беседу лекаря, крестьянина и крестьянки; но разве не в моей власти было присоединить к этим добрым людям какого-нибудь негодяя? Жак увидел бы, как его — или вы увидели бы, как Жака — стаскивают с постели, оставляют на большой дороге или кидают в яму. — И, наверно, убивают? — Нет, не убивают. Я сумел бы позвать кого-нибудь на помощь — скажем, солдата из того же отряда: но это так пахло бы «Кливлендом»^{131}, что хоть нос зажимай. Правдивость! Прежде всего правдивость! — Правдивость, скажете вы, зачастую бывает холодна, обыденна и плоска; например, ваш рассказ о перевязке Жака правдив, но что в нем интересного? Ничего! — Согласен. — Если уж быть правдивым, то как Мольер, Реньяр^{132}, Ричардсон^{133}, Седен^{134}: правдивость не лишена пикантных черт, которые можно уловить, если обладаешь гениальностью. — Да, если обладаешь гениальностью; а если не обладаешь? — Тогда не надо писать. — А если, на беду, ты похож на того поэта, которого я отправил в Пондишери^{135}? — Что это за поэт? — Этот поэт… Но если вы будете меня перебивать, читатель, или если я буду перебивать себя сам, то что же станется с любовными похождениями Жака? Поверьте мне, оставим в покое поэта… Крестьянин и крестьянка удалились… — Нет, нет, историю про пондишерийского поэта. — Лекарь приблизился к постели Жака… — Историю поэта из Пондишери! Поэта из Пондишери! — Как-то раз пришел ко мне молодой поэт; такие навещают меня ежедневно… Но послушайте, читатель, какое это имеет отношение к путешествию Жака-фаталиста и его Хозяина?.. — Историю поэта из Пондишери! — После обычных комплиментов по адресу моего ума, таланта, вкуса, доброжелательства и прочих любезностей, которым я не верю, хотя мне их повторяют уже свыше двадцати лет, и, быть может, искренне, молодой поэт вытащил из кармана бумажку. «Это стихи», — сказал он. «Стихи?» — «Да, сударь, и я надеюсь, что вы будете так добры высказать свое мнение». — «Любите ли вы правду?» — «Да, сударь, и жду ее от вас». — «Вы ее услышите…» Тут читатель спросит: Как! Неужели вы так глупы и полагаете, что поэты ходят к вам за правдой? — Да. — И у вас хватит глупости ее высказывать? — Безусловно. — Не прибегая ни к каким околичностям? — Разумеется; всякие околичности, даже хорошо замаскированные, — не что иное как грубое оскорбление; при точном истолковании они означают, что вы скверный поэт, а раз у вас не хватает силы духа, чтоб выслушать правду, то вы всего-навсего пошляк. — Ваша откровенность всегда приводила к успешным результатам? — Почти всегда… Читаю стихи молодого поэта и говорю ему: «Ваши стихи плохи, и, кроме того, я убежден, что вы никогда не сочините лучших». — «В таком случае мне придется писать дрянь, так как я не в силах от этого отказаться». — «Какое ужасное проклятье! Поймите, сударь, как низко вы падете! Ни боги, ни люди, ни лавки не прощают поэтам посредственности^{136}: так говорил Гораций». — «Знаю». — «Вы богаты?» — «Нет». — «Бедны?» — «Очень беден». — «И вы собираетесь присоединить к бедности смехотворное ремесло бездарного поэта? Вы испортите свою жизнь, наступит старость: старый, нищий и скверный поэт, — ах, сударь, какая роль!» — «Сознаю, но ничего не могу с собой поделать…» (Тут Жак сказал бы: «Так предначертано свыше»). — «Есть ли у вас родные?» — «Есть». — «Чем они занимаются?» — «Они ювелиры». — «Сделают ли они что-нибудь для вас?» — «Возможно». — «В таком случае ступайте к вашим родным и попросите их одолжить вам несколько драгоценностей. Затем садитесь на корабль и отправляйтесь в Пондишери; воспойте дорогу в скверных стихах, а по прибытии составьте себе состояние. Составив состояние, возвращайтесь обратно и сочините столько скверных стихов, сколько вам заблагорассудится, но только не печатайте их, ибо нехорошо разорять ближнего…» Прошло около двенадцати лет после этого совета, и молодой человек снова явился ко мне; я его не узнал. «Сударь, — сказал он мне, — вы послали меня в Пондишери. Я побывал там, скопил тысяч сто франков. Вернулся обратно; снова пишу стихи и принес вам показать… Они все еще плохи?» — «Все еще; но ваша судьба устроена, а потому я согласен, чтоб вы продолжали писать плохие стихи». — «Я так и собираюсь сделать…»

Лекарь приблизился к постели Жака, но тот не дал ему рта раскрыть.

«Я все слышал», — сказал он…

Затем, обращаясь к своему Хозяину, Жак добавил… вернее, собирался добавить, ибо тот прервал его. Хозяин устал от ходьбы; он уселся на краю дороги и вглядывался в путешественника, который направлялся в их сторону, надев на руку повод лошади, следовавшей за ним.

Вы, вероятно, подумаете, читатель, что это та самая лошадь, которую украли у Хозяина, но вы ошибетесь. Так должно было бы случиться в романе немного раньше или немного позже, тем или иным манером; но это не роман; я, кажется, уже говорил вам об этом и повторяю еще раз. Хозяин сказал Жаку:

— Видишь ли ты вон того человека?

Жак. Вижу.

Хозяин. У него, по-моему, отличная лошадь.

Жак. Я служил в инфантерии и ничего не смыслю в лошадях.