Монады

1 |00391 В открытом кафе
                 На берегу озера
                 Она вдруг вспоминает
                 Что в маленьком пруду
                 Во владениях ее отца
                 Вдруг завелись водяные крысы
                 В несметном количестве
                 И стали устраивать себе гнезда
                 И это разрушало непрочные берега пруда
                 И пришел человек
                 И принес клетку
                 И в нее попал вожак
                 Собственно, на это и было рассчитано
                 Вожаки всегда все испытывают первыми
                 И этот оказался в клетке

                 И принялся орать
                 Орал долго, истошно, нечеловеческим образом
                 Откуда бы ему орать человеческим
                 И он умер от этого крика
                 От обиды, оскорбленной гордости
                 и утерянной свободы
                 И крысы ушли
                 Она вспомнила это сейчас
                 И по ее лицу пробежала мгновенная
                 гримаса отвращения
                 и сострадания

1 |00392 Она мне смотрит прямо в глаза
                 И говорит:
                 Молитва превосходит любое стихотворение
                 И все вместе взятые стихотворения тоже! —
                 Да, – соглашаюсь я
                 Ухожу
                 Рву, выбрасываю, сжигаю все свои стихи
                 Прихожу в экстаз
                 Возвращаюсь к ней
                 Но не вижу удовлетворения в ее глазах
                 Ах да, молитва! – вспоминаю я
                 Да, молитва! – подтверждает она

Детские стихи

На границе ускользающего детства

2003

Помню, как в детстве мама принесла мне достаточно уродливого плюшевого Мишку, сразу же ставшего моим любимцем и последующие 10 лет. Да и поныне. Помню, как постепенно стал он уменьшаться в размере и относительно, по сравнению со мной, выраставшим и мужавшим, и абсолютно, теряя свою опилочную плоть. Помню, как безудержно разрыдался я, когда, вытаскивая его из-за дивана, я рывком оторвал ему лапу. Хотя, нет, нет, это плакал Сашка Егоров, мой сосед по коммунальной квартире. Сквозь тонкие стены, разделявшие наши соседние комнаты, я услыхал его громкие всхлипывания, постучал в дверь, вошел и увидел его с одноногим Мишкой в руках. Это был его Мишка. Или, скорее, другого моего соседа по квартире – Толи Мудрика. Точно уж и не припомню. Но я не столь забывчив, чтобы не помнить, как я зашел в его комнату в отсутствие всех ее обитателей, взял Мишку, с неимоверным усилием оторвал ему ногу и бросился бежать. И был пойман. И был бит. Но и опять-таки, опять-таки, я не столь забывчив, чтобы запамятовать, что это сам Толя Мудрик был бит родителями. Или Сашка Егоров? Или они не были моими соседями…? А моим единственным достоянием в ту пору военного детства был огромный, неуклюжий деревянный автомобиль, сколоченный отцом прямо на моих глазах. Вот это, вроде бы, я точно помню. Вроде бы точно.

Впрочем, проблема достоверности детских воспоминаний, как и сновидений, не столько в их реальности (зачастую они имплантированы в нашу память чужими рассказами), сколько в постоянных попытках описать их, схватить, завладеть ими. И убедить в этом всех. Прежде всего, самих себя. Убедить себя перед лицом посторонних.

То есть проблема в схватывании детства, все время находящегося на грани ускользания. Вернее, скользящего по этой границе. Не исчезающего, мерцающего, но так и не ухватываемого грубыми взрослыми руками в своей окончательной убедительной наличности.

Там, где оторвалимишке лапу

1991

Предуведомление

Степень и возраст поэтической зрелости определяется тем моментом, когда, обращаясь к детским стихам, поэт способен не изменить своей поэтике, но только подтвердить ее, как бы все предыдущее время воспаряя ввысь и вверх, моментным движением вернувшись к тому, что именуемо истоками, обнаруживает это же самое как данность, не обремененную необходимостью своего мгновенного локального обнаружения, но лишь боковыми, мягкими, плюшевыми замирающими усилиями ретро-младенца в его омни-перманентном нерефлектируемом мерцании в пределах точки отсчета и местом окончательной, еще им и не мыслимой, но уже не им самим предумысленной точки неминуемой прописки, при обращении вокруг оси эйдосной симметрии, совпадающей, буквально налагающейся на первую.