Молот и крест

И вот она, огромная голова, обозначилась на сером фоне, как некий каменный выступ. Она двигалась; бронированные гребень и череп колыхались подобно железной боевой машине, влача за собой раздутое подрагивавшее тело. Неверный звездный свет выхватил лапу, утвердившуюся на камне, и герой уставился на нее, потрясенный чуть ли не до паралича. Четыре пальца были растопырены, словно лучи морской звезды, и каждый – толщиной с мужское бедро; сплошь бородавчатый и бугристый, как жабья спина, он оставлял слизистый след. Одно прикосновение такого пальца грозило смертью от ужаса. Герою едва хватило выдержки, чтобы не отползти в страхе. Малейшее движение грозило гибелью. Единственная надежда – самому обратиться в камень.

Заметит ли его тварь? Неизбежно. Она шла прямо к нему, медленно отмеряя огромные шаги. Передняя была уже в десяти ярдах, и вот вторая опустилась почти на край каменной впадины. В последнем проблеске рассудка герой сказал себе: «Чудовище идет на водопой; нужно позволить, чтобы оно прошло надо мною. Я ударю потом, когда услышу в нависшем чреве бульканье воды».

Едва он додумал эту мысль до конца, как в считаных футах над ним вскинулась голова, и герой увидел то, о чем не рассказывал ни один смертный. Глаза дракона. Они были молочными, как у старухи с бельмом, но изнутри светились бледным мертвящим светом.

Герой понял: этого-то он и боялся пуще всего. Не того, что его убьет безногий, бескостный змей – такая смерть была бы чуть ли не облегчением в этом жутком месте. Страшно, что дракон увидит его. И остановится. И заговорит, и натешится вдоволь.

Дракон занес лапу и замер. И глянул вниз.

Шеф очнулся в прыжке и крике, чтобы приземлиться в нескольких футах от постели, на которую его уложили. На него взирали три пары глаз. Во взглядах читались тревога, облегчение, удивление. В глазах Ингульфа вдруг проступило понимание.

– Ты что-то видел?

Шеф провел рукой по взмокшим волосам:

– Ивара. Бескостного. Каким он предстает на другой стороне.

Воины, окружавшие Ивара, краем глаза следили за ним, будучи слишком горды, чтобы выказать панику и даже тревогу, но понимая, что тот мог сорваться в любую минуту и обрушить свой гнев даже на собственных преданнейших сторонников или соглядатаев, приставленных к нему братьями. Он восседал в резном кресле, захваченном в обозе короля Бургреда, и держал правой рукой рог, который был наполнен элем из стоявшей рядом здоровенной бочки. В левой руке покачивалась золотая корона, снятая с головы Бургреда. Сама голова была насажена на кол и красовалась среди других, замкнувших мрачное кольцо вокруг лагеря викингов. Поэтому был мрачен и сам Ивар. Его снова опередили.

«Прости, – повинился Хамаль. – Мы старались взять его живым, как ты приказал; хотели припереть щитами. Он отбивался, что твой медведь, – сперва с седла, а потом пешим. Мы взяли бы его все равно, но он схитрил и бросился на меч». – «Чей меч?» – осведомился Ивар, и голос его был тих. «Мой», – солгал Хамаль. Назови он того юношу, который был подлинным убийцей короля Бургреда, Ивар излил бы на несчастного полную чашу своей ярости. Хамаль же мог и уцелеть благодаря былым заслугам, хотя надежда была довольно призрачной. Но Ивар лишь всмотрелся в его лицо, бесстрастно назвал лжецом, да еще и бездарным, и тем дело кончилось.