Молодые люди

Наташа за роялем по памяти нащупывала фразу из рахманиновского концерта. Фраза не давалась. Толя, облокотившись о крышку инструмента, тихонько насвистывал, подсказывая и поправляя. Девушка озабоченно отыскивала среди белых и черных клавиш сложные аккорды, благодарно кивала своему гостю за каждую его поправку — и, когда полностью овладела мотивом, заиграла с упоением, покачиваясь на круглом табуретике, сощурив от наслаждения глаза.

Она вновь и вновь повторяла музыкальный отрывок — прекрасный сам по себе и дорогой по воспоминаниям. Толя сказал именно тогда: «Если человеку доступны такие высоты, может ли быть, чтобы мы не одолели в себе все низкое, пошлое, гадкое?»

Так, перебирая клавиши и не спуская взгляда со своего гостя, думала Наташа, а вслух спросила:

— А что Коля? Я давно его не видела.

— Не знаю.

— Опять вы не в ладах?

Пора было собираться в филиал театра. Наташа должна была во втором акте оперы станцевать крошечную классическую вариацию. Она присела на низенькую скамейку, надевая и застегивая боты. Толя снял с вешалки ее шубку и держал наготове.

— Скоро ваш «Бахчисарайский»?

Она стояла уже спиной к нему и, протянув назад руки, шепнула:

— Отменяется.

Вдев шубку в рукава и застегивая ее полы, она приложила быстрым движением палец к губам. Он понял: сейчас об этом ни слова, а то бабушка за перегородкой услышит, будет расстраиваться.

На улице заметно морозило. Снег звонко скрипел под ногами.

— Так вот, — торопливо шагая, продолжала Наташа начатый раньше разговор, — не будет у меня никакого «Фонтана». Не будет, милый Толя, потому что за это надо было слишком дорого заплатить.

Он на ходу искоса поглядывал на нее, пытался разгадать ее улыбку, одновременно и едкую и печальную.

Молча спустились по Пушечной, обошли центральный универмаг.

— Однажды я напугала вас телефоном, просила непременно прийти ко мне… Помните, перед самым-самым вашим отъездом на практику?

Да, конечно. Он отлично помнит.

— Вот тогда это и началось.

Обогнув узкий переулок позади Большого театра, они приближались к филиалу. В слабо освещенном переулке дверь служебного хода почти непрерывно открывалась и закрывалась с визгом и хлопаньем, вбирая торопящихся участников спектакля.

Замедляя шаг, он попросил:

— Все-таки объясните мне: как это «заплатить»? Кому? Обыкновенная пошлая взятка? Да?.. Самое откровенное, грубое вымогательство?

Наташа протянула ему руку, прощаясь.

— Взятка за роль в театре? — снова допытывался он. — Я ничего не понял.

— И отлично, что не поняли. И не нужно… В общем гадость — и все!

Она беспокойно косилась на близкую дверь, куда шли и шли ее товарищи.

«Зря проболталась!» — упрекнула себя Наташа, а вслух, стараясь как-нибудь изменить направление его мыслей, спросила:

— А что там Алеша?.. Пишет он что-нибудь?

— Пишет… В общем работает, доволен… — наскоро отделался он и тем горячее вернулся к прежнему: — Но неужели… неужели ничего нельзя предпринять?.. Ну, не знаю… Ну, сказать, например, в комсомоле, написать в партийную организацию…

— Нет, Толя, нельзя…

Она говорила с видимой беспечностью, даже с улыбкой, говорила, как человек, некогда глубоко оскорбленный, но уже давно смирившийся. И вдруг, глянув на свои часики, заторопилась, помахала рукой на прощанье и скрылась за дверью.

«И чего ради вдруг разоткровенничалась?» — с этой мыслью спешила она по коридорам и лестницам служебного хода, об этом вспоминала и за кулисами, дожидаясь знакомых тактов в оркестре и готовясь промелькнуть танцующим видением перед лирическим тенором… С тем же чувством легкой досады на себя за свой порыв, за тайную и унизительную жажду сочувствия уходила она из театра…

Однажды утром на тренировочные упражнения артисток балета пришла Троян.

За высокими окнами было светлое зимнее утро. Под чистым синим небом ярко сверкал снег, и в зал потоками вливался свет солнца.

В один из перерывов, когда заново окропляют пол из лейки, Наташа заметила, как Вера Георгиевна, поглядывая в ее сторону, о чем-то начала совещаться с ведущей артистический класс Полиной Ивановной. Наташа следила за своими учительницами со смешанным чувством гордости и смущения. Притворяясь, однако, совершенно безучастной, она одним круто выгнутым носком все крепче ворочала из стороны в сторону, точно задалась целью пробуравить во что бы то ни стало ямку в полу. А в миг, когда смущение все-таки взяло верх, Наташа сорвалась с места в бешеные туры по всему залу. Она все ускоряла ритм, раз обежала огромный круг, другой, третий, упиваясь собственной силой и догадываясь, что все дивятся ее внезапному буйству, но также и восхищаются ею, любуются ее «вентилятором», как называли меж собой танцовщицы это испытание сердца, дыхания и мускулов.

— Наташа! — услышала она сквозь ветер, воронкой охвативший ее стремительно вращающееся тело, и враз, одолевая бурную, влекущую инерцию, она замерла, откинув для упора левую ногу глубоко назад и не сдвинувшись, не покачнувшись с последней точки вращения. — Наташа, где же твоя Мария? — спросила Вера Георгиевна.

Она только улыбалась в ответ, будто не понимала вопроса.