Молодость

И Петя, захватив плакат, нехотя полез на лестницу прибивать плакать над сценой.

— Религия — опиум для народа, — прочитал вслух Филиппенко и шутливо спросил:

— А ты как думаешь?

Петя, вколачивая последний гвоздь, со злостью ответил:

— Трижды опиум! Какому-то дьяволу понадобилось пустить его в оборот, а ты теперь страдай.

Он неожиданно изменил выражение своего круглого лица и зареготал:

— Пригвоздили, наконец, этот проклятый опиум!

В рождественский сочельник, как по уговору, затрезвонили колокола, перекликаясь нудным гулом. С улицы и переулков шмыгали в ночную темь людские силуэты. Одни, еще окутанные паутиной лжи и ханжеского лицемерия, направляли свои стопы в церкви. Другие, разорвав религиозные цепи, шли на антирождественскую демонстрацию для участия в молодежном походе против поповского дурмана.

Площадь рядом с комсомольским клубом клокочет шумным говорливым потоком людей. Ярко горят факелы, и черный дым большими кольцами отрывается от полыхающего огня, разнося по воздуху смоляной запах. Три катафалка выделяются своей белизной, привлекая всеобщее внимание. На катафалках пусто.

В ожидании «покойников» демонстранты выстроились шпалерой по обеим сторонам дороги.

Дверь комсомольского клуба широко распахнулась.

— Несут! — шумно пронеслось и скрылось в последних рядах. — Несут!..

Из клуба, на скрученных белых простынях, вынесли три гроба. Крышки гробов наглухо забиты. На одной из них надпись — «религия», на другой — «попы всех вероисповеданий», на третьей — «фанатики всех стран». За гробами беспорядочно шествовала святая братия: — боги, попы, «пресвятые девы», «ангелы», монашки и черти.

Поднялся невообразимый шум, свист, смех. Группы молодежи коллективно выкрикивали лозунги:

— До-лой ре-ли-ги-оз-ный дур-ман!

— Да здрав-ству-ет на-у-ка!

— Ура!!!

Гробы кладут на катафалки. Впереди катафалков разместился благочестивый народ.

Стянутые морщинами лица стариков перекашивались злой усмешкой. Согнутая временем, словно обруч, бабка шамкала беззубым ртом:

— Анчихристы… езуиты… против бога пошли… срам-то какой!

И поплелась обратно в церковь, крестясь на ходу и унося с собой слепую веру в рождество несуществовавшего Христа.

А карнавал продолжал бушевать огненными вспышками факелов, боевыми речами, лозунгами. И песни, веселые и задорные, шумно плескались в ночной темноте, нарушая спокойствие церковного молебствия.

— Долой религиозные путы! Да здравствует комсомол, несущий знамя освобождения трудящейся молодежи от поповской лжи и обмана.

Речи и веселые мотивы сменяются сильными, как порывы ветра, знакомыми словами:

Никто не даст нам избавленья,
Ни бог, ни царь и ни герой.
Добьемся мы освобожденья
Своею собственной рукой…

Карнавал двинулся дальше вниз по Ленинской улице. Со всех сторон стекались к карнавалу толпы людей, умножали ряды демонстрантов, запрудив доотказа широкую улицу. И когда волнующаяся человеческая масса остановилась около здания уездного комитета комсомола, трудно было уловить взором, где начинается и где кончается лавина безбожной армии.

Один за другим выходят ораторы на балкон уездного комитета. Представители комсомола, партии, юных спартаков, трудящейся молодежи, рабочих, работниц — все горячо призывают к борьбе против религии.

Ряженые «святые» в смущении. Они простерли руки к небу, громко призывают сойти на землю «господа бога» и повергнуть в прах нечестивых богохульников.

В это время к катафалку подбегает группа комсомольцев:

— Товарищи, — кричит один из них, и многотысячная толпа мгновенно утихает. — Сейчас начинается сожжение религии. Возражений нет?

В ответ несется «ура».

С катафалка снимают гроб с надписью «религия». Его ставят возле орущих благим матом «святых», обливают керосином и поджигают… Огонь быстро прошелся по сосновым доскам гроба, бросая в воздух мелкие блестящие искры. Группа комсомольцев делает «круг» и, взявшись за руки, образует живое человеческое кольцо. Закружились ребята в хороводе.

Сжигаем мы
Поповский хлам
Чум-чаара, чу-ра-ра!
Не нужен он
Для стройки нам
Ку-ку!

Заголосили каждый на свой лад ряженые попы. «Ангелы» утирают слезы огромными платками. «Монашки» и «непорочные девы» истерически кричат. И только «чорт», забравшись на крышу катафалка, безумно кривляется и грозит в пространство кулаком.

— Чорт, гля… чорт, — несется по толпе.

И вдруг «чорт», неожиданно всплеснул руками и, застонав, полетел с крыши катафалка вниз. Вначале думали, что это шуточный номер, исполненный ряженым. Но «чорт», упав на снег, продолжал стонать. Неудержимо рванулись первые ряды демонстрантов.

— Что случилось?

«Чорт» медленно поднялся и снял маску. Это был Николай Филиппенко, На правой щеке запеклась кровь.

— Ну и саданул кто то, — тихо сказал он, держась за окровавленную щеку.