Молодой человек

Толкались барыги, примеряли краденое, уговаривали: «Ты спал, я с тебя мерку снял»; звучно били по рукам: «Я тебя не видел, ты меня не видел».

— Где сцапал «абрау-дюрсо»? — спросили меня.

— Выиграл.

— А что там — на самом деле шампань? — спросил барыга и внезапно стал открывать бутылку.

— Я ее выиграл! Я ее выиграл!

— Я тебе выиграю, я тебе вот сейчас зубы выиграю.

Я пошел на другой угол, где стоял уже не молодой усатый, а старый бородатый лотерейщик и бубнил:

— Табак «Жемчужина юга» можно выиграть… американскую косметику «Имша» можно выиграть…

Игра была в разгаре.

Я протянул руку:

— Дайте-ка я!

С ходу выиграл румяного фарфорового амура, а лотерейщик сказал:

— Купидона схватил! К счастью!

Я выиграл второй раз, и опять амура.

— Смотри факир какой!

Лотерейщик уставился на меня: он поглядывал на мои руки, точно искал в них разгадку мучившей его тайны. А когда я выиграл в третий раз, и опять же амура, он испугался, а вокруг зароптали и заговорили, что мы заодно, что он мне дядя, а я ему племянник, может быть даже родной сын, наверное сын, — смотрите, даже уши похожие! Все они амуры.

Лотерейщик закричал:

— А ну, иди, хватит тут фокусы делать!

— Какие фокусы?

— Знаем какие, меня не обманешь. Топай!

— А что это у тебя за куклы? — спросил из голубого ларька продавец сельтерской воды.

— Это не куклы, это амуры.

— И зачем они?

— На комод поставить.

— Смотри, все знает.

— Купите, дядя! — попросил я.

— И сколько стоит?

— Сколько дадите?

— Смотри, и торговать умеет.

Он повертел амуров в руках.

— Гривенник дам.

— Что вы, дядя, я их выиграл за гривенник.

— Ну, ты выиграл, а я куплю. И не за деньги, а за воду.

Фарфоровые амуры жгли мне руки, что мне было делать с ними?

— Возьмите, дядька.

Он нацедил мне стакан воды с зеленоватым сенным сиропом, а другой стакан ярко-малиновый.

Теперь я все время боялся выиграть амура. «Только не амура, только не амура!» — шептал я, когда вскрывали красный выигрышный номер. Я стал ненавидеть этого толстопузого, толстощекого, довольного своей судьбой младенца.

Летели с деревьев листья, падали каштаны со стуком, шурша резиновыми шинами, проезжали фаэтоны, проходили нищие старики в огромных дырявых соломенных брилях.

А я играл. Я стоял у лотерейных столиков и, сжимая в потном кулаке медяки, дрожа говорил:

— Ну-ка, дайте я…

И судорожно, каждый раз боясь неизвестного и неожиданного, я срывал лепесток, в глаза бросалась крупная, живая, словно шевелящаяся цифра. И всегда это была она, единственная, волшебная.

Я выигрывал и выигрывал. Чудная, праздничная, колдовская карусель. Мелькали пузатые бутылки, пестрые, разноцветные шоколадные коробки, карамель от кашля «Кетти боте», лучший крем для обуви «Бон-тон», «Элем» — порошок для уничтожения волос, где того требуют красота и гигиена.

Я стал богат. И для угощения держал в кармане папиросы «Смычка», и ел блины в столовой «Красный инвалид», и пил шоколад у Семадени.

Я ходил из кино в кино и смотрел трюковой боевик «Чертово колесо», и комедию «Долина дураков», и грандиозную постановку «Да или нет?». Я смотрел нашумевшую американскую драму «Глетчер смерти», и мировой шедевр «Дитя рынка», и «Кровавую месть» в двух сериях и десяти частях. И после каждого сеанса угощал себя шипучкой «Какао-шуа».

Я не пропускал ни одного дня международного чемпионата французской борьбы, где победителем был сильнейший и несокрушимейший чемпион чемпионов, лидер всех чемпионов от Золотоноши до острова Ява — дядя Пуд, он же Оракул.

Пахло лошадьми, опилками, львиным рыком и медными трубами. Я сидел на галерке и вместе со всеми кричал: «Чего держишь его, как невесту, клади его, как жену!» А после тоном знатока рассказывал: «Красная маска» на шестой минуте приемом тур-де-бра уложила на лопатки маску «Динамо».

Я ходил в театр «Кривой Джимми». Я любил комедии и трагедии, где римляне курили папиросы «Укртабактреста», а греки щеголяли в ботинках «Скороход». Я выходил как после сказочного сна.

Крещатик был похож на реку с разноцветными барками трамваев, с черной, плывущей по ней толпой.

У «Континенталя» большие молочные фонари светились, как маленькие кипящие солнца. И в их свете дефилировали красавицы.

Лица их светились. Или это были такие румяна и такая пудра? Прически их колыхались, как башенки, как маленькие прелестные башенки, аккуратно уложенные на голове.

Я стоял раскрыв рот. Листья каштанов отсвечивали фосфорическим блеском, тени каштанов качались на тротуарах. Извозчики в маленьких цилиндрах сидели в лакированных экипажах, держа вытянутые поводья.

Красавицы садились в экипажи. Извозчики чмокали губами и без грубых криков «Нно! Вье! Пшел!», а улыбаясь, проносились на своих высоких козлах под фосфоресцирующими каштанами. И уезжали вверх к Липкам, к той старой, цветущей улице, которая была спрятана где-то в глубине города, как в кармане.

Все были влюблены. И я тоже влюбился.

9. Мима

На Ботанической улице, в одном из тихих старых живописных переулков, в доме со стеклянной верандой жила девочка по имени Мима. У нее были белые локоны и спокойные васильковые глаза, как у куклы.