Молодинская битва. Риск

У конников есть преимущество перед пешцами: крутятся волчками, нанося удары своими кривыми саблями направо и налево, но и пешцы не бездельничают. У них свой резон имеется. Щит — добрая для пешца защита, а если мечом всадника трудно достать, коню бабки[162] подсечь — дело плевое. А рухнул конь, тут и всаднику конец. Не успеет он из стремени ноги выпростать.

Валом, однако, валят казанцы. Пятиться начал уже Большой полк, но князь Михаил Воротынский, который рубился в окружении своей малой дружины у крайнего тура, не забывал, что он — воевода главный. С коня ему все хорошо видно. Пора, казалось бы, звать князя Мстиславского с казаками и детьми боярскими царева полка, но медлит Михаил, не время еще, считает. И тут крик стремянного:

— Справа и слева в тыл заходят!

— Подай знак Мстиславскому.

Сошлась лавина с лавиной. Сеча жаркая. Пока никто никого не одолевает, но хорошо, что не удалось казанцам взять в кольцо Большой полк. А у князя Владимира Воротынского и боярина Ивана Шереметева руки чешутся. Просят они царя:

— Дозволь, государь, полком твоим ударим. Враз сомнем. А то и ворота не дозволим затворить. Прорвемся в город. Остальные полки тоже в прорыв бросишь.

— Нет.

— Касимовских татар тогда пошли.

— Нет!

Что? Недопонимание открывшейся возможности или чрезмерная осторожность? Трудно ответить, ибо Иван Васильевич не собирался отчитываться за свои решения перед воеводами, хотя и самыми ближними. Но миновало совсем немного времени, и оказалось, что царев запрет не зряшен: из леса с воплем вылетели конники и понеслись к главному русскому стану.

Спасло стан то, что не рядом с лесом он расположен, а в доброй от опушки версте.

— Вот теперь ваш черед настал, — сказал царь Владимиру Воротынскому и Ивану Шереметеву. — Стеной встаньте, а стан удержите.

Не бросили воеводы свою конницу навстречу вражеской. Пешими воинами загородились, велев исподволь пятиться к Ертоулу и затем — к обозу, отводя тем самым конников дальше от леса, а уж после того, как пешцы сдержали стремительный порыв многотысячного отряда татар и черемисы, завязали с ними упорную сечу, вот тут ударили с боков в нападавших казаки, дети боярские и касимовские татары во главе с Шахом-Али. Мало бы кому удалось вырваться из жестких русских клещей, да не простаками выказали себя Япанча с Шипаком, подали они знак своим ратникам, и те стремглав унеслись в лес.

Преследовать их не стали. Чего лезть в воду, не сведав броду. Разведать прежде нужно, есть ли нужда распылять силы? Не лучше ли отгородиться от леса добрым тыном и держать на всякий случай наблюдателей?

У Ханских и Арских ворот тоже наступил перелом: увидели со стены, что Япанча и Шипак ускакали обратно в лес, крикнули о том своим уланам и ратникам, упрямство коих тут же надорвалось, чем и воспользовались русичи, — вдохновились, усилили нажим.

Вскоре поступило еще одно известие: нападение на корабли тоже отбито с большим уроном для нападавших, это еще более прибавило сил русским ратникам — татары не выдержали и попятились к воротам. Воротынский решил воспользоваться этим и ударить по крепости, намереваясь ворваться в город на плечах вылазки, послал гонца к царю с просьбой о помощи, но тот не только не отправил к Арским воротам полки, но и запретил намеченный Воротынским удар, дабы зря не губить ратников.

И то верно, уже били по русским ратникам пушки и пищали, полетели стрелы и камни, полились кипяток и смола.

Отступил Передовой полк со стрельцами и казаками за ров, князь Воротынский вернул детей боярских в стан, попросив поторопиться с посошными людишками, поставил казаков и стрельцов перед рвом, чтобы те разили стрелявших со стен, особенно прислугу пушек и тех, у кого рушницы, остальной же рати повелел засыпать землей туры, не ожидая прихода посошников.

К утру с устройством туров было закончено, пушкари с помощью пешцев и посохи принялись затаскивать на них стенобитные орудия, и уже к обеду первые ядра, в добрые сотни пудов, начали долбить казанскую стену, разносить в щепки ворота.

Увы, прошел день, миновал и второй, третий, а большой пользы от собранных в кулак и почти беспрерывно стрелявших тяжелых орудий не получалось. Двойные многосаженные стены оказались не по зубам даже таким гигантским чудо-пушкам, как Медведь, Троил, Лев, Аспид, Скоропея, ядра которых доходили аж до пояса пушкарям. Стена содрогалась. Выламывались из нее бревна, но она продолжала стоять, а вместо раздробленных в щепки ворот выросли высокие тарасы.

Все говорило о том, что пушками пролома в стене не сделаешь, да и ущерба от стрельбы город, почитай, никакой не имеет. Нужно что-то придумать более верное либо отказаться от приступа.