Молодинская битва. Риск

— Видится мне, не зря базар все ближе и ближе к стене… Не за здорово живешь и ротозеют басурманы, дозволяя пленникам сбегать. Не коварство ли какое?

— Раскидывал я умишком своим по сему поводу, — ответил Хабар-Симский, встретивший князя и устроивший гостя в своих покоях. — Как пить дать станут требовать возврата сбежавших. Я их пока по дворам не пускаю. В монастыре, бедняг, держу. За стенами.

— Разумно. Верно и то, что не дремлешь. Дозволь и мне, воевода, ратников к сече готовить.

— Тебе бы, князь, воеводство взять. По роду…

— По роду, говоришь. Что верно, то верно. Только я так рассуждаю: сумел ты ежели грамоту цареву у татар выманить, не отворив ворот, тебе и продолжать дело начатое. А с меня не убудет, если я тебя уважу. Не обесчестит меня, не унизит.

На том и порешили. Крикнули главного пушкаря Иордана-немчина. Повелели:

— Ночью пушки у главных ворот поставь. Только так, чтобы не видать их было снаружи. Ядер побольше наготовь да зелья. Ратников-пешцев да казаков городовых бери, сколько понадобится.

— Ядра поднесем, не вопрос, только, как я считаю, нужно побольше дроба. Дроб гуще сечет, когда многолюдно.

— Ишь ты, — одобрил Хабар-Симский. — Смышленая у тебя голова, хотя и немчинская.

Ночью добрых полдюжины затинных пушек перетащили к главным воротам, приладили их чин чином к бойницам, что значит при нужде не тратить времени зря, а рядом, под навесом, наготовили огнезапас. Остаток ночи пушкари коротали в надвратной церкви, которую священник держал в это тревожное время отворенной, специально для укрытия ратников, ради которых и службу в ней служил. Прихожан в те дни в надвратной церкви не жаловали.

Утром, как и предполагали воевода Хабар-Симский и князь Федор Оболенский, базар начался, почитай, под самыми стенами города. Уже на мосту через ров перед воротами торговцы раскинули свой товар. А товару награбленного видимо-невидимо, полоняников, связанных арканами, бессчетно; ждут-пождут басурмане, когда покупатели повалят из ворот, а тех все нет и нет. Сами татары меж собой рядятся, по рукам бьют, купцов же русских всего ничего. Не более сотни. Бойчей лишь там, где полон на продажу выставлен. Челночат русские меж связок, выискивая своих, женщины осиротелые сговор ведут с приглянувшимися мужиками, чтоб за выкуп в жены взяли, — там радость и горе перемешались густо, не распутаешь.

Солнце все выше, а ворота не отворяются: запретил воевода горожанам выходить на торжище, и охрана у ворот блюдет приказ воеводский неукоснительно, охолаживая настырных:

— Поговори мне! Иль татарве в пособники метишь?! После такого обвинения кому захочется лезть на рожон.

Продавцы уже начали приглашать горожан, коверкая русские слова. Все громче и громче их крики:

— Выходит! Задарма купишь!

— Жадна душа все найдет!

Вскорости дела приняли тот поворот, что и ожидали воевода и князем. Вельможа какой-то подъехал от стана. С охраной. Не так уж и малой. Притихло торжище, низкими поклонами встречая знатного ханского слугу, но затем окружили его татары и начали, жестикулируя, что-то доказывать.

Прислушались на колокольне к гомону, улавливать начали, что нойону говорят рядовые воины: требуют, значит, чтобы горожане слово держали и на торг выходили, а еще просят, чтобы сбежавших полоняников вернул город либо выкуп за них дал. Неужели, возмущаются, обуздать непокорных нельзя.

Срочно к воеводе послали известие, и тот не заставил себя ждать, вместе с князем Оболенским поднялся на колокольню, встал, чтобы на глаза татарам не попасться, но самому видеть и слышать все. Татарский воевода знал хорошо, поэтому в толмаче не нуждался. Сразу ему стал ясен коварный замысел басурман: сейчас потребуют данное слово о торговле держать и возвратить сбежавших пленников, а когда для переговоров ворота откроются, татарва тут же повалит в них.

«Не устоять!»

Нойон поднял руку, потребовав:

— Пропустите!

Жалобщики расступились, и нойон, подъехав почти к самым воротам, крикнул:

— Именем хана впустите меня. Я хочу поговорить с вашим воеводой!

Верные его нукеры сгрудились за ним полукольцом. Вид у них воинственный, лица пылают гневом. Чуть поодаль, тоже полукольцом стояли жалобщики, и полукольцо это множилось быстро: к нему липли и торговцы награбленным, и те, кто выставил на продажу несчастных пленников.

Воевода Хабар-Симский крикнул с колокольни:

— Я слушаю тебя, знатный воин. Можешь говорить.

— Именем хана я требую открыть ворота! Мы разыщем беглецов и покинем город с миром.

— Мы сами найдем тех, кто сбежал, и завтра передадим вам. Князя Оболенского я выкуплю сам. Условие такое: только послы подойдут к воротам. Пешие. Как и на прежних переговорах. Близко — никого.

— Открывай сейчас! Ты обманешь, как с шертной грамотой, как с согласием на торговлю. Я требую именем хана: открывай!

Последние слова нойона заглушил залп затинных пушек, дроб скосила десятки людей, и нукеров, и жалобщиков. Начал сползать с коня и нойон — самый здоровенный нукер подхватил его и, прижав к себе, пустился вскачь к стану. Понеслись за ним и рстальные нукеры, топча соплеменников, в панике отхлынувших от городовой стены.