Молодинская битва. Риск

— Мастерицам велел я белые накидки вам изготовить. Скоро принесут. А уговор такой: дружина, казаки и дети боярские в готовности будут, пособят враз, если нужда возникнет. Для вас коней тоже приготовим. Умыкнете языка, как от стана до крепости половину пути осилите, прокаркайте вороной. Трижды.

— Куда с добром, — довольно отозвался бородатый казак. — А о нас, воевода, не сомневайся. Не впервой.

Ему ли, стремянному князя Воротынского, который воеводил на засечной линии почитай до самого Козельска, не знать, как ловки казаки и дети боярские на сторожах. Им и лазутить приходилось. И сакмы перехватывать, схлестываясь с ними в коротких, но жестоких сечах, и станицами многодневно степь копытить, надеясь лишь на себя, не рассчитывая вовсе на скорую помощь.

Засечная линия на украинах царевых не приемлет неловких и робких, они просто гибнут.

— Что ж, с Богом.

Ходка за языком удалась славно. Причем не одного сгребли казаки, а целых двух. Один из них — десятник. До самого утра пленники упорствовали, хотя досталось им и плетей, и зуботычин вволю. Утром дознаватели поняли, что зря допрашивают их вдвоем. Повели десятника в кузницу, где новый подмастерье кузнеца раздувал уже горн. Оголили пленника до пояса, на угли положили пару железных прутков. Смотрит на весело разгорающийся огонь пленник насупленно и молчит.

— Почему сразу на штурм не пошли?

Молчание в ответ.

— Сколько воинов осадили крепость?

Опять молчание.

— Идут ли следом стенобитные орудия?

Желваки лишь жгутятся на широкоскулом лице.

— Ну да ладно. Господь простит, если так. Не желаешь добром, твоя воля.

Кто-то из казаков предложил не каленым железом прижаривать, а руки на наковальню положить и — кувалдой.

— Левую сперва, а не одумается — правую тоже. Чтоб никогда сабли в руках держать не мог.

— И выхолостить, если не дойдет. Ни воин, ни мужик.

Всем понравилось это предложение, и толмач со смехом перевел пленнику, что намерены с ним сделать. Добавил при этом:

— Скажешь если все, что ведомо тебе, жив и невредим останешься. В кузню определим, когда отобьемся от твоих. — И к кузнецу: — Как, возьмешь молотобойцем?

— Крепок. Сгодится.

— Убейте меня, — вдруг резко заговорил пленный. — Так предопределил Аллах…

— Не бог твой тебя наказал, а ты сам себя — раззява. Тебя твои убьют, когда мы тебе руки расквасим, выхолостим и выбросим за ворота. Ты не хуже нас знаешь, что тебя ждет. Хребтину принародно переломят. И десятку твою всю казнят. А может, и сотню. С сотником во главе.

— Сотника нет. Он только меня и того, кого со мной схватили, в своем шатре оставил. Он сотню куда-то увел. Куда — мне неизвестно. Шатер его мы поставили, место для сотни есть, а где она — не знаю. Наша сотня задержала убежавшего от вас пленника, сотник с ним ушел. Нас и коноводов еще с конями оставил.

— Паскудник! — зло выругался кузнец, а воевода, еще более нахмурившись, принялся додавливать десятника:

— Ты открыл нам большую тайну. Если не ответишь на остальные вопросы, твои слова станут известны вашим воеводам. Мы пошлем им белую стрелу.

Десятник молчал.

— Покличь писаря, — повелел Никифор младшему дружиннику, выполнявшему при нем обязанности стремянного. — Поживей чтоб. — И к кузнецу: — Подавай-ка кувалду. Пока писаря нет, мы руками упрямца займемся.

— Штурма не будет, — буркнул пленник.

— Почему?

— Не знаю. Только осада. Будем ждать.

— Подкрепления?

— Казаки и ногаи должны отступать к нам. Мы тут встретим их. Уйдем к Одоеву. Или дальше. Там — сеча.

— Как скоро?

— Не знаю.

Десятник он и есть десятник. И так очень много чего сказал. Можно его уводить в тайницкую. Пусть дожидается своего часа.

Рядовой воин знал еще меньше, хотя и был как бы в услужении у бека сотни. Упрямился же он сильнее десятника. Двужил даже велел каленым прутом по спине упрямца шлепнуть. Только это подействовало.

— К штурму не готовимся. Нам сказали, что когда возьмут Одоев и Белев, тогда пришлют сюда орудия стенобитные. До этого будем ждать. Но простые воины друroe говорят: в крепости есть что-то новое, дроб называется, поэтому нойоны наши медлят. Им что, у них богатства хватает, а нам какая корысть сидеть сложа руки, резать на еду заводных коней.

— Паскудник! — вновь зло обругал кузнец Ахматку. — Все выдал. Еще, не дай бог, на остров басурман поведет!

Об этом же думал Никифор. Прикидывал: обо всем ли он позаботился, чтобы уберечь княгиню. Выходило, что особой тревоги быть не должно. Болото уже проснулось, задышало, и пройти к острову можно только по гати. Вторая тропа, хоть и знал о ней Ахматка, в весенние месяцы совсем непроходима. Снег отсырел, не удержит человека, а под снегом — хлябь бездонная. Выходило так: что послано на остров, то послано, подмоги не подбросишь. Одна теперь надежда на его защитников.

«Должны отбиться, если татарва полезет! С Божьей помощью».