Молодинская битва. Риск

Юрген Фаренсбах, воеводы Коркодинов и Сугорский ни свет ни заря подняли своих соратников, расставляя по местам. Особенно много хлопот вышло с посохой. Мужики понимали, что предстоит им не тесать топором податливое дерево, не пилой вжикать, а рубить живых людей, хотя и нехристей, но для них это так непривычно, что переспрашивали они одно и то же по нескольку раз, словно запоминая, как должны будут действовать. Но все в конце концов уладилось, и воеводы сообщили Фаренсбаху, что для встречи татар все изготовлено.

После этого сообщения Фаренсбах сам поехал по всем станам крепости, чтобы подправить, если что не так. Особенно придирчиво глядел, не оставлена ли где посоха без рыцарей-наемников и порубежников, и где замечал такое, тут же повелевал добавить опытных ратников. Еще и к пушкарям велел прислать побольше обороняющихся — бойницы все же достаточно вольные, и если добегут до них нападающие, встречать их тут надлежит дружно.

Не успел еще Фаренсбах закончить объезд, как наблюдатели донесли:

— Татары!

Фаренсбах, не поторопив коня, продолжал ехать шагом, словно ничего особенного не случилось. Он ждал, как дальше поведут себя крымцы, полезут через поле в лоб, как прежде уже поступали, или начнут окружать гуляй-город для осады. Каждый шаг вражеский определял и дальнейшие распоряжения Фаренсбаха. Вот подоспел и новый доклад наблюдателей:

— В осаду, похоже, намерились. Тьма-тьмущая воронья!

«Значит, есть время».

Окончив объезд, поднялся Фаренсбах по лестнице к наблюдателю. Отменное место: в середине гуляй-города почти на макушке кряжистого дуба спилены ветки и сооружена круговая площадка, предусмотрительно огороженная по краю, — во все стороны хорошо все видно. Здесь и решил Юрген Фаренсбах остаться, чтобы наблюдать за ходом боя. А для быстрой связи с воеводами повелел прислать дюжину гонцов и сигнальщиков. Не так далеко и вышки для костров, услышат костровые приказ дать дым, если чуть погромче приказать.

Крымцы действовали, исходя из вековой татарской тактики: передовыми сотнями стремительно замкнули круг, затем уже поспешно стали подтягиваться остальные силы.

Действительно, тьма-тьмущая. Выходит, все тумены послал Девлет-Гирей на гуляй-город. Это — хорошо.

«Сдюжить бы до полудня. Озвереют, забудут про спины, — рассуждал Юрген Фаренсбах. — Вот тут в самый раз князю в сечу идти».

Не то чтобы до полудня, но даже до того, как поднявшееся над горизонтом солнце разгорелось в полную силу, не выдержали осажденные. Как ни прорежали из пушек лезущих к крепости, многим все же удалось прорваться к стене. Встречали их дружно. Ертоульцы и посоха секли топорами руки тех, кто успевал схватиться за верх китаев, избегших такой участи, ратники разили мечами, шестоперами и боевыми топорами. Особенно часто мелькали в воздухе шестоперы — любо русским богатырям это тяжелое оружие, для них оно не утомительное. И все шло бы ладно, не пускай крымцы из-за спин нападающих тучи стрел. На место срезанных пушкарями лучников вставали новые, и создавалось такое впечатление, будто стрельба по лучникам, чьи стрелы доставали обороняющихся, идет без всякого толку.

Особенно быстро таяла посоха без щитов, кольчуг и шеломов. Обстановка вроде бы уже требовала подавать условленный сигнал, но Юрген Фаренсбах сдерживал себя, размеренно прошагивая по помосту круг за кругом.

На дуб взобрался разгоряченный боем атаман Черкашенин, схватил за грудки Юргена Фаренсбаха.

— Иль ты ослеп?! Гляди, что творится! Казаки мои гибнут, посоха валится! Вели дать дым!

— Сеча без крови не бывает. Без крови ради общей победы. Спускайся вниз и не мешай мне наблюдать.

— Не дашь приказа ты, я сделаю это сам!

Юрген Фаренсбах просверлил атамана Черкашенина зловеще-спокойным взглядом и с таким же зловещим спокойствием пообещал:

— Я не допущу этого. Я убью тебя.

Черкашенин плюнул с досады и столь же решительно, как и поднимался на дуб, сбежал по лестнице, а Фаренсбах продолжил свое хождение по кругу.

Только когда он увидел, что татары пустили в ход крюки на волосяных арканах, стараясь растащить гуляй, и в одном месте сделать это им удалось (рубка переместилась на повозки, подпиравшие стенки), он крикнул во весь голос:

— Дым!

У сигнальщиков зажженные факелы в руках, а поленья, изрядно пропитанные дегтем, уложены холмами, под которые подсунуты полосы бересты, — подноси факелы и только.

Костры занялись сразу, и тут же дым пополз в небо одновременно с двух вышек. Поначалу тонкоструйно, но дымный ствол быстро чернел, жирел и высился — не увидеть его было просто невозможно.

Юрген Фаренсбах внимательно наблюдал за нападающими, как они воспримут дым, но те даже не обратили на него внимания. Не до дыма им, чувствуют, что еще немного усилий, и прорвутся они в гуляй-город, где их кровожадные души вдоволь натешатся.