Молодинская битва. Риск

— Что если до Престольной слух дойдет, — продолжал Фрол, пропуская мимо ушей восклицание князя Михаила Воротынского, — что князь удельный, присягнувший царю не держать руку друзей Адашевых, по крамольникам тужит? Не сносить головы. Бросв, князь мой, кручиниться.

— Иль у тебя, Фрол, ничего святого нет? — грустно спросил князь Михаил и, не дождавшись ответа, повелел: — Ступай. И больше не учи, как нам с княгиней себя вести.

Подумать только — какая наглость. До веселья ли, если приходят вести из Кремля одна другой ужасней. Князю Дмитрию Оболенскому-Овчине царь Иван Васильевич самолично вонзил нож в сердце во время трапезы лишь за то, что тот, урезонивая надменность любимца государева Федора Басманова, бросил тому в лицо гневное: «Чем гордишься?! Не тем ли, что развращаешь государя грехом содомским?!»

А князя Михаила Репнина ретивцы царевы умертвили прямо в святом храме во время молитвы. Грех величайший! И не обрушилось небо на извергов рода человеческого! За что же у заслуженного перед державою боярина жизнь отняли? Не захотел, видите ли, вместе с царем скоморошничать и ему еще посоветовал этого не делать. Разве он не прав? Уместно ли самовластителю великой державы быть скоморохом, да еще думных бояр принуждать к безумствованию? Только тот способен на такое, кто плюет или, более того, ненавидит все святое для русского народа.

Нет, не мог Михаил Воротынский побороть себя, хотя вполне осознавал, что предупреждение стремянного имеет серьезное основание, хотя вроде бы никогда он, князь, не водил дружбы с Алексеем Адашевым. Поход на Казань готовили вместе, но то было по велению самого царя. А после Казани вновь отдалились. Уважая ум окольничего, не мог все же князь Воротынский принять его как равного себе, безродного служаку, по случаю приблизившегося к царю.

В общем, сложные чувства переживал князь Михаил Воротынский в те недели и месяцы, не осмеливаясь даже себе сказать об истинных причинах злодейств кремлевских. Обвинения в отравлении царицы — это только повод. Повод, в который, видимо, и сам Иван Васильевич не верит.

Впрочем, верит или нет — кому это известно. А то, что не перестает безобразничать и подвергать опалам тех, кто не восторгался резкой сменой добра на зло, это — факт. А факт — вещь упрямая.

В одном находил утешение князь Михаил Воротынский: в порубежной службе. Заботы о сторожах и станицах отвлекали от грустных и тревожных мыслей. Правда, до тех пор, пока скоморошество и жестокость кремлевские не коснулись семьи Воротынских. Ну, а когда прискакал посланец князя Владимира Воротынского с горьким известием о том, что отстранен тот от главного воеводства царева полка и в придачу лишен удела, возмущение князя Михаила стало безгранично.

«Родовой удел наш — Воротынских! Родовой! Как же можно?!»

Позвал тут же Никифора и Коему. Не скрывая негодования, поведал:

— Еду к государю! Либо послушает, либо — не слуга я ему!

Двужил покачал головой и попытался успокоить своего князя:

— Повремени, Михаил Иванович. Пусть у тебя самого гнев уляжется, а то, не дай Бог, во гневе своем до оков договоришься. Да и государь, Бог даст, в разум войдет, перестанет чудачить, как уже прежде бывало, ибо не ведает, что творит.

— Нет, Никифор. Мы с братом за него стеной встали, когда недуг держал его на одре. Если запамятовал он это, как же я смогу ему служить впредь. А потом… если на родовое руку поднял, то на жалованное что его остановит? Захочет и прогонит завтра меня из Одоева.

— Так-то оно так, только поперек царевой воли идти себе же в ущерб. Я так думаю.

— Лучше опала, но пусть знает государь, как верный слуга его не приемлет злобства и самочинства!

— Нам тогда тоже голов не сносить, — вздохнул Никифор.

Но князь не согласился:

— Вы — не бояре мои, а дружинники. С дружинников же спрос какой, если мечи свои за князя против царя не поднимете. Но тогда — бунт. А этого я не допущу! — сделав паузу, продолжил более деловым тоном. — Ты, Никифор, с Косьмой здесь останетесь. Под его началом — тыловые сторожи, под твоим — передовые. А если занедужит кто иль иное что стрясется, в одни руки другой берет. А теперь велите коней седлать. С собой беру Николку Селезня да Фрола.

— Малую бы дружину взять.

— Нет. Зачем сотоварищами рисковать. Если что, Николка известит тебя, а Фрол со мной останется. У него в Кремле много доброхотов. Завтра же, помолясь Господу Богу, — в путь. Вам двум княгиню с дочкой и сыном на руки оставляю. Как покойный отец мой оставлял мою мать у тебя, Никифор, на руках.

— Не сомневайся, князь. Убережем. Найдем, где упрятать, если, не дай Бог, лихо наступит.

Однако выезд князя на следующее утро не получился, и виной тому — княгиня. Когда Михаил Воротынский сказал ей о своем решении, она, вопреки обычной своей мягкости и уступчивости, упрямо заявила:

— Без тебя я здесь не останусь! Княжича и княжну тоже не оставлю!

— Не на званый пир я еду, ладушка моя. Иль в толк не взяла это?

— Оттого и хочу с тобой, князь мой ненаглядный, что не на пир собрался.

— Но ты же знаешь, как лютует самовластец. Ни жен, ни детей малых не щадит.