Читаем Молитва нейрохирурга полностью

Я даже не был уверен, знает ли больная о моем участии. Я не собирался общаться с ней или как-то ее затрагивать. От меня требовалось одно: быть в операционной и иногда давать советы. Однако утром, в день операции, когда мы все собрались, двое коллег неожиданно попросили пройти к пациентке вместе с ними. Та ждала в предоперационной. Неохотно, но я согласился.

— Это тот врач, о котором мы вам говорили, — сказали они гордо, когда мы подошли к ее кушетке.

— О, из Сан-Диего. Наслышана, — сказала она.

Дотти, уроженке Австралии, было пятьдесят, но выглядела она на все шестьдесят пять, — ибо привыкла выкуривать в день по две пачки. У нее была сложная аневризма, для лечения которой требовался стент, и мне как раз предстояло объяснить, как его использовать. Мы улыбнулись и пожали друг другу руки, но я почувствовал какое-то давление. Теперь, когда Дотти знала, что я эксперт, я вроде как нес за нее ответственность, — а значит, должен был предложить ей молитву, как и всем своим больным.

Но рядом были еще двое врачей, и это была проблема. Как я мог перейти к молитве, если не я вел эту больную? Да это ведь даже другая клиника! А они еще и из других религий! И уместно ли здесь молиться? Меня же просто пригласили показать, как использовать медицинский прибор! Столько вопросов, ни одного ответа… наверное, не стану я молиться. Ну правда, неудобно. Бог все видит, он поймет и простит.

Мы немного поговорили с Дотти о том о сем, и я гадал, что делать дальше. Я чувствовал себя под ударом. Проделать нечто подобное в чужой клинике — это требовало совершенно другого уровня смелости.

И я умолк, надеясь, что другие врачи найдут хоть какую-то причину оставить нас наедине. Но нет. И когда наша беседа уже вышла за пределы обычного разговора о пустяках, у меня в голове вспыхнули слова: «Голова и плечи».

«Голова и плечи? — поразился я. — При чем здесь шампунь?»[12].

Я взял ее за руку. Врачи молчали. Казалось, мои слова заставили их застыть на месте, — они стояли, словно изваяния, и смотрели в пол.

И вдруг я вспомнил о той части Библии, где Саул был помазан на царство над Израилем. Там говорится, что он был выше от плеч своих, чем его соотечественники, но, когда настало время взойти на царство, он спрятался в обозе[13]. Вот и я прятался в обозе! И еще я почувствовал: Бог говорил мне, что двое коллег видели во мне наставника. Мой опыт был намного больше, чем у них, и мне не следовало скрывать его ни от них, ни от себя. И равно так же не следовало скрывать мое особое отношение к больным.

Этого хватило. Я понял, что по крайней мере предложу молитву. Я посмотрел на Дотти, улыбнулся и заставил себя сказать:

«Знаете, я привык молиться вместе с больными, когда им предстоит операция. Не возражаете, если мы и с вами помолимся?»

В глазах Дотти мелькнуло любопытство.

— Идет, — сказала она.

Я взял ее за руку. Врачи молчали. Казалось, мои слова заставили их застыть на месте, — они стояли, словно изваяния, и смотрели в пол. Когда я склонил голову, они быстро последовали моему примеру.

— Боже милостивый… — начал я молитву, в которой просил об успешном исходе ее операции. Когда молитва закончилась, оба врача словно пришли в себя, но не знали, что сказать. Дотти улыбнулась, как будто ей только что вручили подарок и она не знала, что с ним делать. Спустя мгновение она произнесла с замечательным австралийским акцентом:

— Спасибо. Никогда не слышала, чтобы доктор молился.

Бьюсь об заклад, двое других врачей тоже никогда о таком не слышали, подумал я.

Мои коллеги были гораздо менее словоохотливыми, когда мы вышли и начали готовиться к операции. Я нарушил молчание первым и, пока мы спускались по лестнице, заговорил о технической стороне дела. Это их успокоило. Видимо, они решили, что молитва — часть моего подхода. Вот так я научил их чему-то, чему и не собирался учить.

В тот день мы выполнили две операции. Обе прошли хорошо. На второй врач-мусульманин должен был куда-то уйти, и со мной остался Раджив — индус. Мы снова навестили больного в предоперационной. Ему требовалась установка стента в сосуды мозга. На этот раз я без колебаний попросил разрешения на молитву, больной согласился, и мы взялись за руки. Прежде чем я понял, что происходит, Раджив подошел с другой стороны каталки, взял больного за другую руку, а свободную протянул мне, и мы образовали небольшой молитвенный круг. Мой коллега крепко зажмурился и ждал, пока я закончу. Непросто выразить, как я был рад тому, что сдержанный и замкнутый Раджив пожелал оказаться «внутри» и прикоснуться к нашей духовной сфере! Когда мы закончили, его лицо озарилось улыбкой, и эта радость не исчезла, даже когда мы вышли из комнаты. Мы вели себя так, словно ничего не случилось, но я отметил, с какой легкостью мы обсуждали технические стороны предстоящей операции.

Перейти на страницу:

Похожие книги

1937. Трагедия Красной Армии
1937. Трагедия Красной Армии

После «разоблачения культа личности» одной из главных причин катастрофы 1941 года принято считать массовые репрессии против командного состава РККА, «обескровившие Красную Армию накануне войны». Однако в последние годы этот тезис все чаще подвергается сомнению – по мнению историков-сталинистов, «очищение» от врагов народа и заговорщиков пошло стране только на пользу: без этой жестокой, но необходимой меры у Красной Армии якобы не было шансов одолеть прежде непобедимый Вермахт.Есть ли в этих суждениях хотя бы доля истины? Что именно произошло с РККА в 1937–1938 гг.? Что спровоцировало вакханалию арестов и расстрелов? Подтверждается ли гипотеза о «военном заговоре»? Каковы были подлинные масштабы репрессий? И главное – насколько велик ущерб, нанесенный ими боеспособности Красной Армии накануне войны?В данной книге есть ответы на все эти вопросы. Этот фундаментальный труд ввел в научный оборот огромный массив рассекреченных документов из военных и чекистских архивов и впервые дал всесторонний исчерпывающий анализ сталинской «чистки» РККА. Это – первая в мире энциклопедия, посвященная трагедии Красной Армии в 1937–1938 гг. Особой заслугой автора стала публикация «Мартиролога», содержащего сведения о более чем 2000 репрессированных командирах – от маршала до лейтенанта.

Олег Федотович Сувениров , Олег Ф. Сувениров

Документальная литература / Военная история / История / Прочая документальная литература / Образование и наука / Документальное
Хрущёвская слякоть. Советская держава в 1953–1964 годах
Хрущёвская слякоть. Советская держава в 1953–1964 годах

Когда мы слышим о каком-то государстве, память сразу рисует образ действующего либо бывшего главы. Так устроено человеческое общество: руководитель страны — гарант благосостояния нации, первейшая опора и последняя надежда. Вот почему о правителях России и верховных деятелях СССР известно так много.Никита Сергеевич Хрущёв — редкая тёмная лошадка в этом ряду. Кто он — недалёкий простак, жадный до власти выскочка или бездарный руководитель? Как получил и удерживал власть при столь чудовищных ошибках в руководстве страной? Что оставил потомкам, кроме общеизвестных многоэтажных домов и эпопеи с кукурузой?В книге приводятся малоизвестные факты об экономических экспериментах, зигзагах внешней политики, насаждаемых доктринах и ситуациях времён Хрущёва. Спорные постановления, освоение целины, передача Крыма Украине, реабилитация пособников фашизма, пресмыкательство перед Западом… Обострение старых и возникновение новых проблем напоминали буйный рост кукурузы. Что это — амбиции, нелепость или вредительство?Автор знакомит читателя с неожиданными архивными сведениями и другими исследовательскими находками. Издание отличают скрупулёзное изучение материала, вдумчивый подход и серьёзный анализ исторического контекста.Книга посвящена переломному десятилетию советской эпохи и освещает тогдашние проблемы, подковёрную борьбу во власти, принимаемые решения, а главное, историю смены идеологии партии: отказ от сталинского курса и ленинских принципов, дискредитации Сталина и его идей, травли сторонников и последователей. Рекомендуется к ознакомлению всем, кто родился в СССР, и их детям.

Евгений Юрьевич Спицын

Документальная литература
1917: русская голгофа. Агония империи и истоки революции
1917: русская голгофа. Агония империи и истоки революции

В представленной книге крушение Российской империи и ее последнего царя впервые показано не с точки зрения политиков, писателей, революционеров, дипломатов, генералов и других образованных людей, которых в стране было меньшинство, а через призму народного, обывательского восприятия. На основе многочисленных архивных документов, журналистских материалов, хроник судебных процессов, воспоминаний, писем, газетной хроники и других источников в работе приведен анализ революции как явления, выросшего из самого мировосприятия российского общества и выражавшего его истинные побудительные мотивы.Кроме того, авторы книги дают свой ответ на несколько важнейших вопросов. В частности, когда поезд российской истории перешел на революционные рельсы? Правда ли, что в период между войнами Россия богатела и процветала? Почему единение царя с народом в августе 1914 года так быстро сменилось лютой ненавистью народа к монархии? Какую роль в революции сыграла водка? Могла ли страна в 1917 году продолжать войну? Какова была истинная роль большевиков и почему к власти в итоге пришли не депутаты, фактически свергнувшие царя, не военные, не олигархи, а именно революционеры (что в действительности случается очень редко)? Существовала ли реальная альтернатива революции в сознании общества? И когда, собственно, в России началась Гражданская война?

Дмитрий Владимирович Зубов , Дмитрий Михайлович Дегтев , Дмитрий Михайлович Дёгтев

Документальная литература / История / Образование и наука