– Вас что-то тревожит? – спросил я. – Когда людям за восемьдесят, я советую им задуматься о главном в жизни. Мало ли чем нас порадует завтрашний день? Вас воспитывали в вере или религии?
Бетти слушала с приятной улыбкой, но когда я упомянул о религии, посмотрела на меня с недоумением.
– У методистов, – сказала она. – Но я уже ни во что не верю. А почему вы спросили?
– Люблю узнавать, откуда приходят люди и что для них важно, – ответил я. – Многие говорят, вера помогает принять старость. Уверен, у вас впереди еще много прекрасных лет. Но в восемьдесят семь хорошо бы примириться со смертью.
– А я и примирилась, – она пожала плечами. – Помирать так помирать. Чего тут скажешь?
Я решил не перебивать и просто кивнул.
– Я часто бываю на похоронах, – сказала она. – И ненавижу всю эту болтовню о религии или загробной жизни. Они должны говорить лишь о том, как жил человек. Хватит с меня этих проповедей.
– Вас не тревожит смерть?
– Меня тревожит только то, что я умру, а дом останется неприбранным, и люди решат, будто я бездельница и неряха.
Она подчеркнула свои слова решительным кивком.
– Да, основательно вы все продумали.
– А то, – усмехнулась она. – У меня умер муж. Вышла за другого – так прошел ровно год, и он тоже умер. За пять лет с десяток соседей похоронила. Так что мы с костлявой близки.
– Ладно, – не стал спорить я. – Тогда просто спрошу: есть ли в вашей жизни что-то нерешенное? То, о чем вы хотели бы позаботиться?
– Помимо грязи в доме? Да нет.
– Вам правда есть дело до людских пересудов? – искренне удивился я. – Да устройте хоть бардак, какая разница? Бетти, это же смерть!
– Так-то оно так, – сказала она, немного подумав. – Да, наверное, вы правы.
– А еще? – спросил я. – Есть у вас тяжесть на сердце? Бетти молчала довольно долго.
– Я никому не говорила, – наконец открылась она. – Есть нелады в семье. Сын хотел жениться, но я была против. Настояла, они разошлись. Потом она сказала ему, что беременна, и он покончил с собой. Она теперь судится с нами за его деньги. Говорит, на ребенка, но пока все идет на адвокатов.
– Жаль, – сказал я. – Наверное, вам очень трудно.
– Я никому не говорю о сыне. Даже когда подруги начинают плакаться о том, как им тяжко в семье. Мне стыдно. Если они узнают, то поймут, что моя жизнь не такая, какой кажется. И что хуже всего, я даже с внуком не могу повидаться из-за иска. А ему всего два годика.
– Вы злы на сына за то, что он лишил себя жизни?
– Не совсем.
Это меня удивило.
– Вы злы на Бога? За то, что Он позволил этому случиться?
– Нет.
Бетти была поразительно стойкой. Такая боль, такие потери… и она держалась, как солдат. Мои вопросы о духовном просто разбивались о ее броню. Я не мог найти ни малейшей бреши. Неужели она не видит, что Бог хочет облегчить ее скорбь?
И тут случилось нечто странное: мне захотелось ее похвалить.
«Господи, покажи мне ее красоту, которую Ты видишь, – взмолился я. – Позволь мне увидеть ее так, как видишь Ты».
И я увидел. Не ее недостатки – но ее достоинства. Не неудачи – но успехи. Не робость – но решительность и отвагу. Не отсутствие веры: она просто еще не знала, насколько Бог добр и милосерден.
– Бетти, я поражен, – сказал я. – Вы удивительная. Вы пострадали, когда несли на почту бюллетень клуба. Сколько сил вы отдали, чтобы его заполнить – и тем порадовать друзей? То, что вы хотите быть вместе с близкими, быть рядом с ними – это замечательно. И этот бюллетень… Вам же никто за него не платил. Никто вас не обязывал. Вы просто сделали это из доброты, от чистого сердца.
Она удивленно посмотрела на меня и вдруг залилась краской и заплакала. Я протянул ей платок.
– Вы любите веселье и можете порадоваться за других, – продолжал я. – Вы умница: вам восемьдесят семь – и вы сохранили здоровье и ясность мысли. И вы очень сильная.
– Спасибо, – отозвалась она, когда слезы чуть утихли. – Не знаю, что и сказать.
– Вы прожили целую жизнь, – сказал я. – Поделитесь опытом и мудростью. Вы пережили непростые времена и можете помочь другим – тем, кто еще в пути. И мне кажется, вам не стоит стыдиться семейных драм. История вашего сына поможет другим обрести силу духа и удержаться от опрометчивых шагов. И люди вас поддержат. Эти испытания вас закалили.
Бетти улыбнулась мне сквозь слезы. Я говорил правду – именно так ее видел Бог, – и, видимо, такого ей не говорили очень давно, а может, и никогда.
– Думаю, попытаться стоит, – вздохнула она.
Я хотел благословить эту прекрасную женщину, обратиться к Богу с молитвой о ней, – но позволит ли мне она? Я решил проверить почву.
– Бетти, меня ждет очередной пациент, но я был бы рад помолиться вместе с вами, прежде чем мы расстанемся, – сказал я. – Вы согласны?
– Конечно, да! – воскликнула она, схватила меня за руки, крепко их сжала и склонила голову.
– Господи, благодарю Тебя за Бетти, – сказал я. – Знаю, Ты гордишься ей и тем, как она заботится о семье и о близких. Тебе нравится, когда она смеется, нравится ее ясный и светлый ум, – и то, как она заботится о себе все эти годы. Молю, исцели ее и верни мир в ее семью. Во имя Иисуса, аминь.
Бетти встала.