Молитва нейрохирурга

Я вгляделся в снимки. Да, двустороннее рассечение позвоночной артерии. Видно с первого взгляда. Как раз перед входом в мозг сосуды внезапно сужались, как будто их укусили. Такие травмы, да еще сразу на обеих ветвях артерии, доводится видеть редко. Если не сказать – очень редко.

Я развернул к ней монитор.

– Такое делает травма или резкий рывок, – сказал я. – Что с вами случилось?

– Ничего, – она замотала головой. – Ничего такого.

Начисто забыть о такой травме? Хорошо, все равно сейчас важнее ее вылечить. Я рассмотрел варианты – и оказалось, что операция опасна и риски перевесят любую пользу.

– Операцию лучше не делать, – сказал я. – Легче дождаться, пока артерии заживут сами.

– Вы ничего не можете? – возмутилась Шарлотта. – Я даже работать не в силах! За детьми присмотреть – и то не могу! Я просто развалина!

– Мне очень жаль, – сказал я. – Поверьте, операция вам ничего не даст и не ускорит возвращение к работе. Она только хуже сделает. Лучше всего ждать. Я выпишу вам антикоагулянты – снизить риск инсульта до тех пор, пока тело не исцелится. Вам нельзя напрягаться и поднимать тяжести. Артерии заживут. Просто не сразу.

Шарлотта провела дома шесть недель. Симптомов у нее был калейдоскоп: и жизнь в замедленной съемке, и волны электричества по телу, и слепота, и падения, и шаткая походка. Наконец мне позвонил один знакомый врач.

– Скажите, там точно ничего не сделать? – спросил он. – Она просто в отчаянии.

С медицинской точки зрения я исчерпал все возможности. Но принять ее согласился. Мне было ее жаль – да и кто знает, может, снимки и впрямь не все показали? Вдруг что еще прояснится?

Когда она пришла, мне показалось, что она на грани безумия.

– Шарлотта, – мягко сказал я. – Рассечения заживают долго. Лекарства, которые я вам прописал, защищают вас от тромбов. У вас скачет давление, но это неизбежно. – Я немного помолчал. – Скажите, вас тревожит только это? Или есть что-то еще?

Больше мне уже ничего не пришлось говорить – она разрыдалась. Это было неправильно. То были слезы отчаяния и безнадежности. Она просто слишком устала, чтобы стесняться, и не могла остановиться.

– Ненавижу мужа, – выдохнула она. – Ненавижу эту сволочь. Он нас тиранил, и я подала на развод. Проклятый алкаш! Ему плевать на меня. И на детей плевать! Ему надо только одно – свести меня в могилу! Он меня и сейчас изводит, звонит по сто раз на день, грозит, оскорбляет… Суд запретил ему приезжать, я этого добилась, но этот гад кричит на меня и унижает, когда забирает детей.

«Спасибо, не надо! Меня и так водили в церковь все детство. Вся зта чушь про Бога мне печень проела».

Да уж, прояснилось. По самое не могу.

– Это большие проблемы, – сказал я. – Они требуют очень большого внимания и долгих бесед. Вы не можете исцелиться, пока над вами и над детьми такая угроза. Знаете, я часто молюсь о своих больных вместе с ними. И могу предложить вам молитву.

– Спасибо, не надо, – огрызнулась она. – Меня и так водили в церковь все детство. Вся эта чушь про Бога мне печень проела. Лицемеры чертовы! Меня бесит сама идея Бога! У меня мачеха прямо до икоты верила, но это не мешало ей меня унижать! Ненавижу ее! И отец ей все это позволял! Я его за это тоже ненавижу!

Она умолкла и вытерла слезы. Я думал, она встанет и уйдет, но вместо этого она сказала:

– Но вы… вы все-таки помолитесь за меня, когда будете в церкви.

– В церкви я за вас тоже помолюсь, – сказал я спокойно. – Но я имел в виду, что хочу сделать это сейчас.

– Сейчас? – удивилась Шарлотта. – Вот здесь?

– Да, – сказал я так мягко, как мог, и мой тон и манеры, казалось, оказали свое действие. Она заметно нервничала, но, видимо, уже просто не могла ничего не делать.

– Хорошо, – кивнула она. – Я согласна.

– Отлично, – я улыбнулся и поудобней устроился в кресле. – Но прежде чем мы начнем, позвольте кое-что сказать вам. Я уже на опыте убедился в том, что болезни – не все, но некоторые точно – рождены нашими чувствами. – Я объяснил ей связь между прощением и здоровьем. – Когда я призываю вас простить, я не прошу притвориться, будто зла никогда не было, и не прошу назвать зло добром. Когда вы прощаете, вы обретаете свободу – и показываете, что ни люди из прошлого, ни мысли о них не в силах причинить вам боль. Мне кажется, для вас это лучшая возможность исцелиться. – Казалось, она поняла. – Кто вас ранил, Шарлотта?

Она задумалась.

– Мне нужно простить отца. – сказала она. – Он никогда не защищал меня от мачехи. А она меня ненавидела.

– Да, – сказал я. – А еще?

На этот раз молчание продолжалось дольше.

– Еще мужа, – наконец призналась она. – Если кого и прощать, то точно его. Такое чувство, что я за него вышла, совершенно не зная.

– Что вам нужно ему простить? – спросил я.

– Унижения. Измены. Пьянки. Он постоянно твердил, что я никчемная уродина. Он даже мою собаку убил.

Она замолчала.