Молчаливое море

— Успокойте нервы, барышня. Вы тут вовсе ни при чем. Техническая причина: заело радиолу. — Парень повернулся и, ссутулясь, направился к двери в кинобудку.

— Ты лучше не трожь меня, Ефим! — вслед ему громко крикнула Ольга. — Обожжешься! Я тебя самого на весь район ославлю!

Глава 6

«С некоторых пор на моем столе в общежитии стали появляться букеты цветов. Белые махровые розы и ярко-пунцовые пионы наполняют комнату дразнящим ароматом. Словно в пику моему незабвенному Дальнему Востоку, где, по утверждению остряков, сто километров — не расстояние, сто рублей — не деньги, цветы без запаха и женщины без изюминки.

Я даже разозлился, увидев первый букет. Что я, киноартист или лирический баритон? Но, заглянув в комнаты соседей, и у них обнаружил такое же благоухание. Занятная женщина наша комендантша. Мне рассказали, что она вдова. О нелепой смерти ее мужа до сих пор говорят в городке. Вирусным гриппом в ту зиму переболели многие, а скосил он тридцатилетнего здоровяка, известного на флоте спортсмена мичмана Стороженко. Кстати, и девичья фамилия самой Алены Григорьевны тоже красуется в таблице флотских рекордов...»

Помещение, где находится ракета, похоже на большущую операционную. Такие же высокие окна, стены выкрашены белилами, всюду молочно-белые приборы, и даже люди одеты в медицинские халаты. Для пущего сходства не хватает лишь марлевых повязок на лицах.

А в центре зала на раздвижной технологической тележке лежит и сама «пациентка» — сигарообразная баллистическая ракета. Поглядывает на своих врачевателей желтым полистирольным глазом взрывателя, будто хочет сказать: «Чего вы все сгрудились возле меня? Не видите, что я жива-здорова?» Под ее зализанной оболочкой томятся в неволе умные, работящие механизмы, способные вращать турбины электростанций, водить тракторы в поле и в море корабли, но состоящие пока на службе.

«Неужели, — раздумывает иногда Костров, — вспыхнет когда-нибудь третья мировая, придется нажать кнопку «Старт» и выпустить на волю все ее испепеляющие мегатонны?» Он согласен в один прекрасный день остаться без работы, лишь бы это никогда не произошло. Хотя, если сознаться честно, нелегко ему будет менять свою голубую субмарину даже на океанский суперлайнер. Ведь первая любовь — всегда самая верная.

Экипаж «тридцатки» готовит ракету к погрузке в лодку. Тоже своего рода праздник, не менее торжественный, чем первый подъем военно-морского флага. Ракетчики ходят именинниками, их освободили от всех корабельных нарядов, в столовой им подают усиленные порции.

— Заправляйтесь плотнее, — шутят бачковые, — на сытый желудок легче соображается!

— Это верно,— не остаются в долгу ракетчики,— От доброго харча на флоте ни одна тельняшка не лопнула!

В проходную арсенала подводники входят благоговейно, как в музей. Старательно выворачивают карманы, сдают вахтеру спички и папиросы. В цехе любовно поглаживают бока своей ракеты и называют ее уважительно: «она». Впрочем, с такой игрушкой действительно нужно обращаться на «вы».

Главное действующее лицо здесь — комендор Болотников. Куда девалась его неповоротливость! Капитан- лейтенант челноком снует вокруг ракеты, выныривая то с одной, то с другой стороны тележки. Его вспотевшую шею трет ремень переносного мегомметра.

— Разъем сто тридцать! — удивительным для его крупного тела фальцетом выкрикивает комендор.

— Разъем сто тридцать принят! — откликается старшина операторов Кедрин. — Разъем сто тридцать — изоляция в норме! Разъем состыкован и законтрен! — докладывает он немного погодя.

Этого смуглого темноволосого старшину Костров приметил давно, знает даже, что на лодке Кедрина называют «копченым». Еще до службы старшина закончил Херсонскую мореходку, вдоль и поперек исходил Черное море и даже имеет благодарность от правительства Италии за участие в спасении танкера «Аджип Равена», севшего на камни возле Новороссийска.

Чуть в стороне мается от безделья Генька. Он пока только на подхвате: подай это, принеси вон то... Уже третью неделю живет он в экипаже «тридцатки», но держится нелюдимо. «Надо с ним потолковать с глазу на глаз», — думает Костров.

Постепенно ракета расцвечивается крохотными флажками, словно положенная набок новогодняя елка. Это обозначены предохранительные чеки, которые надлежит вынуть на причале перед загрузкой ракеты в шахту пусковой установки.

Потом, когда ракета по-хозяйски обживает стальной контейнер, неведомо ей, что отныне стала она предметом особых забот всего экипажа. Любой матрос считает своим долгом справиться у дежурного по боевой части два:

— Ну, как там она?..

— Лежит, голубушка. Пить-есть не просит, а глаз за ней нужен больше, чем за малым дитем, — терпеливо объясняет дежурный.

Не ответишь — всерьез обидишь человека.

В одну из ночей команду поднимают по боевой тревоге. Разбужен только кубрик «тридцатки», во всей остальной казарме — сонное царство. Лишь маячат под синими лампами неясные силуэты дневальных.

Поеживаясь на свежем ветру и позевывая, подводники выстраиваются на плацу перед казармой. Быстрыми шагами подходит Левченко и после короткой переклички командует: