Моё солнечное наваждение

Из каждого угла гремело: «Она должна забрать сироту себе», «Не отдавать ребёнка кукушке», «Нина Глубокая — ложь всей жизни».

Обсуждали озлобленно, со всех экранов, по всем каналам. Лента новостей пестрела такими подробностями, что холодела кровь. Нина из вдовы превратилась в исчадие ада, знавшее о сироте с момента её появления на свет, скрывавшее информацию от мужа — святого человека, оставившего состояние родной крови, а не приёмышу — Маркову Герману и без того купающемуся в роскоши.

— Они не оставят меня в покое! — рыдала Нина. — Не оставят! Что я сделала? За что? За что?!

Первые «За что?», ставшие лейтмотивом последующей жизни Нины. Сраное «За что?», на которое Герман не знал ответа. Не мог найти.

— Я заберу эту девочку, — вдруг заявила Нина. — Заберу!

— Зачем? — Герман уставился на мать.

— Не могу больше, не могу, — заметалась по комнате Нина. — Не могу!

— Тебе не станет легче, понимаешь? Не станет.

— Пусть, — упрямо мотала головой Нина. — Пусть.

Что ж, пусть. В конце концов, есть ли разница, где будет жить, воспитываться незнакомая ему девочка, куда переводить причитающийся процент от прибыли, кто и на что будет тратить наследство Глубокого.

Вдруг именно это нужно Нине? Герман ничего не понимал в детях, в женских чувствах. Он не верил в материнский инстинкт, если бы этот пресловутый инстинкт существовал, его родная мать не глушила бы горькую, не позволяла бы сожителям «воспитывать» маленького сына, не умерла бы от ножа в пьяной разборке, крепко сжимая в руке стакан. Но Нина… Нина всегда была особенной. Вдруг девчонка — спасение Нины? Именно эти мысли гонял Герман, когда снова ехал в детский дом. Вдруг?..

Их заставили пройти все круги ада, прежде чем суд дал разрешение на опеку Нине Глубокой. Самым сложным оказалось получить согласие самой Ярины. Ничего удивительного: на ребёнка оказывали давление, пугали, увещевали, обещали всевозможные беды в случае согласия.

Тогда-то Герман впервые увидел Ярину. Увидел и не понял, что это она, что в принципе перед ним человек женского пола. Впрочем, много ли он встречал до того дня четырнадцатилетних девочек? Бывшие одноклассницы не в счёт, почти тридцатилетний Герман не помнил, как они выглядели в нежном возрасте.

В кабинет заглянул парнишка, низкий, тощий, с неровной чёлкой, торчащими на затылке волосами — результат неудачной стрижки. Мальчишка топтался на пороге директорского кабинета, водил взглядом по потолку, стенам, пристально смотрел в окно. Куда угодно, главное, не на Шапокляк — Ларису Ивановну и точно не на Нину с Германом.

— Ярочка пришла, — проблеяла директор детского учреждения голосом, от которого захотелось смачно сплюнуть. — Проходи. Ты понимаешь, зачем тебя позвали?

— Понимаю, — буркнул парнишка, вернее девочка — Ярочка. Ярина.

— Пообщайся с нашими гостями, — продолжила директриса, указав на стул напротив себя, чтобы не выпускать из поля зрения подопечную, не позволить той забыться на секунду.

— Ярина, здравствуй, — выдавила Нина.

Девчонка не повернула головы в сторону звука, лишь сжалась, посмотрела на Ларису Ивановну, перевёла взгляд в стену.

— Меня зовут Нина, а это — Герман, — продолжила Нина, теряя голос при каждом звуке, «…ман» превратился в еле различимый шёпот. Директриса победно посмотрела на посмевших покуситься на три полушки от наследства подопечной, мысленно прибранные её заботливыми руками.

— Мы можем поговорить наедине? — Герман уставился на Шапокляк, отчётливо понимая — не позволит. Что ж, ей же хуже. Она хочет сравнять с землёй богоугодное заведение, а свою карьеру пустить прахом? Он обеспечит и то, и другое. С превеликим, мать его, удовольствием!

— Нет, — ожидаемо ответила крыса.

— Что же… — Герман окинул взглядом директрису, наблюдая, как мурашки проступают на бледных, худых предплечьях. — Хорошо.

Он взял стул, одним движением поставил его между Ларисой Ивановной и Яриной. Сел, отсекая зрительный контакт между ними.

Девочка, вернее то, что считалось девочкой, распахнула глаза, нервно сглотнула, едва заметно расслабилась, будто до предела накачанный воздушный шар чуть сдули, оставив болтаться в воздухе, но уже без риска лопнуть от любого неосторожного движения.

— Меня зовут Марков Герман, — представился он. — Я твой… — А кто он? Как объяснить четырнадцатилетнему, перепуганному созданию, кем он приходится? “Когда-то находящийся под родственной опекой твоего потенциального попечителя Нины Глубокой”? Сумасшедшая формулировка! — Старший брат, — наконец нашёлся он.

Логично — Нина воспитывала его как сына, собирается взять попечительство над ней. Кто они друг другу? Брат и сестра. Всё верно. Старший брат и младшая сестра!

— Я знаю, — тихо ответила Ярина, быстро глянув за спину Германа.

— Мы видели твою бабушку. — Интуитивно, позвоночным столбом, Герман понял, о чём говорить с ребёнком. О самом близком, родном человеке, который у неё остался. — Она неважно себя чувствует, забывает дни, путает имена.

— Это же пройдёт? Вылечится? — встрепенулась Ярина.

— Боюсь, что нет. — Он с сочувствием посмотрел на ребенка. — От старости невозможно вылечить.