Моё пост-имаго

Учась в академии, я не забывал о своей любви к бабочкам. Читал книги, изучал мотыльков и мог уже не прятаться. Когда изредка выдавались выходные, я брал бинокль, ходил в парк или выезжал за город в поисках этих прелестных созданий. Мне было достаточно их увидеть, зарисовать, сравнить с каталогом. Разумеется, мое наивное существо тогда еще не волновали никакие открытия, я просто этим жил и был рад тому, что никто меня не накажет всего лишь за то, что мне нравятся бабочки.

Уже ближе к концу моего обучения в городе произошло громкое событие. Из дальней экспедиции вернулся член Габенского научного общества Пыльного Моря, профессор Гиблинг, в те времена постоянно пропадавший в походах и странствиях, звезда кафедры. Он привез несколько дотоле неизвестных науке бабочек, сделал несколько новых открытий. Выставка должна была пройти прямо в научном обществе, о ней писали в газетах, а в то время многие интересовались наукой, не то что сейчас. Разумеется, я не мог туда не прийти.

Профессор Гиблинг предстал для меня великолепным джентльменом-ученым. Он и группа исследователей под его началом посетили в своем путешествии Небесные острова над Вельветовым морем и представили сообществу Сизую Женевку, Лазурницу Креппа и Бурого Махаона – мотыльков, о которых теперь знают буквально все… Вы не знаете? Что ж, огорчительно. Ну да ладно. Гвоздем программы на выставке была Штормовка Ррели, бабочка, чьи крылышки будто сплетены из крошечных живых молний… Подобное зрелище не так часто увидишь.

После выставки я подошел к профессору и представился, рассказал ему о своей страсти. Он оказался весьма открытым человеком, простым и добродушным. Он провел мне экскурсию по кафедре, показал эксикаторную комнату, гигантского Ржавого Мотта, позволил поприсутствовать на лекции (тогда Ржавый зал был полон народу – не протолкнуться – это сейчас он пустует). Позже мы стали переписываться, поддерживали общение лично. Теперь, всякий раз, как у меня выдавались выходные, я старался встретиться с ним. Мы беседовали о бабочках, он рассказывал о странах, в которых ему довелось побывать, и в один из таких вечеров он и поведал мне о Черном Мотыльке из болот Кейкута. Профессор Гиблинг назвал его «Последним великим открытием в мире Чешуекрылых». Эта история поразила меня до глубины души, ведь то, о чем рассказывал профессор, казалось подлинным вымыслом, мол, бабочка эта обладает невероятными способностями, которые иначе как фантастическими и не назвать. Он показывал мне фотокарточки, сделанные в разное время и в разных местах: в поселении туземцев, на нехоженой тропе, в горах, в глубине джунглей. На этих фотокарточках было кое-что общее, а именно некий символ, порой едва различимый, затерянный в мешанине прочих символов, но, тем не менее, неизменно присутствующий. Вырезанный на стенах лачуги, вырисованный на земле, на стене пещеры, на вершине дерева, на костях мертвеца. Две дуги, раскрытые наружу, с крестовиной меж ними и двумя точками по центру каждой дуги. Профессор сказал, что этим знаком – знаком Купу-купу – местные племена обозначают незримое присутствие поблизости жуткого бессмертного существа, которое обретает форму Черного Мотылька. И что этот символ – тот самый след, по которому можно его обнаружить. Профессор Гиблинг сообщил мне, что давно мечтает отыскать эту бабочку, и этой своей мечтой, той страстью, которая звучала в каждом его слове, он заразил и меня.

Профессор с горечью признался тогда, что экспедицию не хотят финансировать, что в существование Черного Мотылька никто, кроме него, не верит. И глава кафедры Лепидоптерологии, а тогда им был человек, которого больше заботило благосостояние общества, чем мотыльки, сообщил ему, что запасы кафедры на исходе и он не хочет тратить их на то, что он назвал «глупым вымыслом». Профессор искал средства для экспедиции, и я захотел помочь ему ее организовать.

Это желание было настолько сильным и отчаянным, что я решился на шаг, которого очень боялся. Я отправился к родителям и рассказал им все. Когда они поняли, что речь идет о какой-то бабочке, мой отец едва не подавился смехом, а мать лишь дернула головой и покинула гостиную. Оскорбленный до глубины души и униженный, я ушел прочь. Хуже всего было то, что я должен был сообщить неприятное известие профессору Гиблингу. Я считал, что он начнет меня презирать за то, что я дал ему ложную надежду, но этого не произошло. Я пообещал ему, что непременно, рано или поздно, сделаю так, чтобы эта экспедиция состоялась.