Моё имя (СИ)

— Не смей так о ней говорить. Ты ничего не знаешь об Аде. Не знаешь, через что ей пришлось пройти. Она имеет право быть эгоисткой. Имеет право быть жестокой. Но даже несмотря на это право — она не такая.

Глаза друга почти что метали молнии и, похоже, Глэдис это испугало довольно сильно. Думаю, она ещё никогда не видела Ната таким, как сейчас, да и, по правде говоря, даже я лицезрела его под властью столь лютой злости всего лишь раза два-три. Но вот девушка пришла в себя (насколько это было возможным) и даже более-менее выровняла, до этого прерывистое, дыхание. Я думала, что сейчас она извинится или же уйдёт, ничего не сказав, но вместо этого Глэдис подняла правую руку и отвесила Нату пощечину, которая вовсе не уступала (а может и перевешивала) недавно полученную ею. На секунду я задумалась о том, может ли гнев и злость прибавлять телу физической силы, но уже спустя мгновение выбросила из головы подобную ерунду. Я переводила взгляд с тяжело дышащей Глэдис на полностью обескураженного Ната и обратно. Пожалуй, не знай я всей предыстории, то наверняка подумала бы, что передо мной ссора любовной парочки. Не знаю почему, но подобная мысль оказалась столь неприятной, что я машинально, не обратив на это никакого внимания, стала сжимать кулаки.

Глэдис ещё раз с упрёком взглянула на Ната, прошептала: «Какой же ты дурак, Нат Орсон!» и скрылась за поворотом, больше ничего не сказав. Вдруг я подумала, что Нат, возможно, последует за ней, но, к моему большому облегчению, он этого не сделал: парень пристально смотрел на меня, между тем потирая покрасневшую щёку.

— Пожалуй, это было заслуженно, — сказал он скорее себе, чем мне.

— Мог бы и промолчать. Знаешь же, что меня не заботит мнение окружающих. Да и не могу утверждать, что всё сказанное ею было неправдой…

— Зато я могу, — улыбнулся Нат, беря меня за руку. — Ты куда лучше, чем привыкла о себе думать.

На это мне не нашлось, что ответить. Нат всегда видел во мне лишь хорошего человека, закрывая глаза на очевидные факты. Возможно, это из-за того, что он сказал мне тогда, из-за того, что он меня любит. Не знаю. Не уверена: я-то никогда никого не любила.

Наконец вспомнив, с чего начался весь этот дурдом, я разорвала столь хрупкое прикосновение. Если Ната подобное и задело, то он не подал виду.

— Что ты вообще здесь делаешь?

— Могу задать тебе тот же вопрос.

— Были дела, но я уже ухожу.

— Какие ещё дела? И что у тебя в волосах? Ты потянулась к ним, когда я к тебе прикоснулся...

— И то, и другое — не твоё дело. Да и вообще: это не лучшее место для разговоров. В этом городе слышать способны не только стены, но и сам воздух. Глэдис и так уже накричалась на славу, и я могу лишь удивляться тому, что вокруг нас нет толпы зрителей!

Повернувшись лицом к дороге, от которой меня отвлекли столь наглым образом, я ускорила шаг по направлению к выходу. Нат попытался возразить, сказать нечто вроде «эй, подожди», но, в конце концов, за мной не последовал. За это я и ценю своего друга: даже в самых сложных ситуациях он способен трезво думать и выбирать лучший для всех вариант.

Конечно же, мне хотелось о многом с ним поговорить, но глупые желания не имеют значения, когда на другой чаше весов стоит жизнь дорогого для меня человека. Жизнь Ната — самое ценное, что у меня есть, и, думаю, если ради её сохранности придётся пожертвовать человечностью — я это сделаю. Уверена, что смогу. Всё потому, чтои близко не являюсь той хорошей девочкой, коейпо непонятным причинам меня считает этот дурак.

***

Я лежала на мягком зелёном покрывале, сотканном из тысяч травинок и укрытом поверху узором из сотен одуванчиков, до конца не понимая, как из чего-то столь крошечного и незначительного например травинки может получиться нечто настолько прекрасное и удивительное. И почему с людьми такоене работает? На фоне эксиля человек так же беспомощен, как и травинка под его ногой, но, в то же время, отчего-то «принципу поляны» мы не поддаёмся. Мы не создаём вместе нечто великое, не обретаем силы или красоты… Интересно, почему же?