Моя жизнь. Встречи с Есениным

Поднялась буря. Зрители повскакивали с мест. Мне пришлось остановиться и «защищать тыл»… Айседора и Ирма вышли в вестибюль. Вслед им раздались пронзительные свистки и крики «пап и мам» учениц. Жена директора превратилась в соляной столб, а он сам — в пылающий факел. Я остановил в дверях ринувшуюся в вестибюль толпу:

— Вы только что встречали Дункан аплодисментами, а теперь провожаете ее свистками за то, что она осталась верной своим принципам и убеждениям, за которые вы ее приветствовали!

Это охладило пыл. Обе Дункан успели выйти на улицу и сесть в ожидавшую нас машину. К ним присоединились я и «факел», горевший и молчавший всю дорогу. Когда мы простились с ним, извинившись за доставленную ему неприятность (воображаю, какую динамическую сцену выдержал он потом от своей «пластической» жены), и поднимались по лестнице гостиницы, Ирма сказала:

— Я заранее знала, что этим кончится…

— Почему же ты не сказала об этом раньше? — возмутился я.

— Вы все так настаивали, — улыбнулась она.

Айседора молчала, погруженная в свои мысли и печальная.

Из Батуми я отправил «передового» организовать гастроли Дункан по маршруту Новороссийск — Краснодар — Ростов-на-Дону, откуда мы должны были выехать прямо в Москву.

А пока предстояло совершить путь от Батуми до Новороссийска на небольшом пароходике «Игнатий Сергеев».

Айседора, поднявшись по трапу, поинтересовалась, куда идет этот пароход. Услыхав, что его путь лежит через Крым, на Одессу, категорически заявила, что никуда отсюда не уйдет, пока не доедет до Крыма. Оказалось, что мечтой ее жизни всегда был Крым, и, если пароход этот идет в Крым, «было бы глупо и непростительно не проехать туда».

Я убеждал, что гастроли в Новороссийске и Краснодаре уже объявлены, но на нее это не подействовало.

— Кроме того, — заявила она, — Езенин написал мне, что приедет, если я буду в Крыму!

На этом переговоры и закончились. Я уже знал, что они окажутся бесполезными, раз есть надежда на приезд Есенина.

Крым встретил нас нудным осенним дождиком…

— Кто же приезжает в Крым в октябре? — возмутился я.

Но Айседора не унывала, уверяя, что и погода будет, и Есенин приедет, и гастроли отменим.

Я послал телеграмму об отмене спектаклей. Телеграфировал в Москву, в школу, что находимся в Ялте. Такую же телеграмму отправил от Айседоры Есенину.

Холод и дождь не прекращались. На другой день вечером мы после ужина возвращались промокшие в гостиницу. В холле портье подал мне две телеграммы. Одна была адресована Дункан. Я вскрывал ее почту. Вскрыл:

«Писем, телеграмм Есенину больше не шлите. Он со мной. К вам не вернется никогда. Галина Бениславская».

— Что за телеграмма? — спросила Айседора.

— Из школы.

— Почему две?

— Посланы одна за другой.

Поднимаясь по лестнице, она опять спросила о телеграммах.

— Ничего особенного, — успокоил я.

Но немного погодя она зашла ко мне в комнату. Ее интуиция действовала безошибочно — полученные телеграммы вызывали в ней какую-то необъяснимую тревогу.

Утро встретило нас солнечной ялтинской погодой. Ирма уговорила меня сказать Айседоре о странной телеграмме не известной никому из нас Галины Бениславской.

Айседора была ранена этой телеграммой, но сделала вид, будто не приняла ее всерьез. Я сказал ей, что уже телеграфировал в Москву моему заместителю и просил выяснить, известно ли Сергею содержание неожиданной телеграммы.

Днем мы вышли с Айседорой на набережную Ялты. Я чувствовал, что Айседора всячески хочет отвлечься от мучившей ее жестокой телеграммы. Но это не получалось, и вскоре мы повернули к гостинице.

— Как вы думаете, — спросила она, — может быть уже ответ на вашу телеграмму?

— К вечеру будет…

Заговорили о другом…

— А вы уверены, что это так? — вдруг спросила Айседора, прервав отвлеченный разговор, затеянный мною. Увидав мое недоумевающее лицо, смутилась:

— Я говорю об ответе на вашу телеграмму… Будет ли она к вечеру?

Но телеграмма уже ждала нас: «Содержание телеграммы Сергею известно…»

Айседора медленно поднялась по лестнице. Увидав Ирму, пошепталась с ней, и обе склонились, как заговорщики, над листом бумаги. Вскоре Айседора, вопросительно глядя на меня, протянула составленную ими телеграмму:

«Москва, Есенину. Петровка. Богословский. Дом Бахрушина.

Получила телеграмму должно быть твоей прислуги Бениславской пишет чтобы письма телеграммы на Богословский больше не посылать разве переменил адрес прошу объяснить телеграммой очень люблю Изадора».

Ответ мы не получили, так как на другой же день, 12 октября, выехали в Москву.

Много лет спустя я узнал, что Есенин все же ответил на телеграмму Айседоры.

На листке бумаги карандашом он стал набрасывать ответ: «Я говорил еще в Париже, что в России уйду, ты меня озлобила, люблю тебя, но жить с тобой не буду, сейчас я женат и счастлив, тебе желаю того же, Есенин».

Бениславская в своем дневнике писала, что Есенин дал ей прочитать эту телеграмму. Она заметила, что «если кончать, то лучше не упоминать о любви» и т. п. Есенин перевернул листок и на обороте написал синим карандашом: «Я люблю другую, женат и счастлив…» — и крупными печатными буквами подписал: «Есенин».