Моя жизнь. Встречи с Есениным

Мы пустились в поиски и нашли небольшую студию, как раз у Кингс-Род в Челси. Эту ночь мы проспали в студии. В ней не было кроватей, и мы спали на полу, но чувствовали, что вновь живем, как артисты, и согласились с Раймондом, что никогда не поселимся больше в таких буржуазных жилищах, как меблированные комнаты. На деньги, оставшиеся после уплаты арендной стоимости студии, мы накупили консервов, заготовляя запасы на будущее, а я купила также несколько ярдов вуали, в которой появилась в пятницу вечером на приеме у м-с X., где протанцевала «Нарцисса» Невина, изображая слабого отрока, влюбленного в свое отражение в воде, а также «Офелию» Невина. Я слышала, как шептались: «Откуда у этого ребенка такое трагическое выражение?» К концу вечера я исполнила «Весеннюю песню» Мендельсона.

Моя мать аккомпанировала мне, Элизабет прочла несколько стихов Теокрита[17], переведенных Эндрью Лангом[18], а Раймонд дал краткое пояснение о предмете танца и его возможном влиянии на психологию грядущего человечества. Это было несколько выше понимания раскормленных зрителей, но в то же время снискало большой успех, и хозяйка была в восторге.

Собралось типичное английское благовоспитанное общество, никто не заметил, что я танцевала в сандалиях и с обнаженными ногами, под прозрачным покрывалом, хотя, скажем, несколько лет спустя мое появление в таком виде в Германии породило массу сплетен. Но англичане настолько удивительно воспитанные люди, что ни один из них даже не подумал сделать замечание об оригинальности моего костюма, хотя в то же время никто, увы, не сделал замечаний и об оригинальности моего танца. Все говорили: «Как красиво! Очень весело! Я вам так благодарен!» — или что-нибудь в том же роде, и этим все ограничивалось.

Однако, начиная с этого вечера, я стала получать множество приглашений танцевать в известных домах. Сегодня я танцевала перед особами королевской крови или же в саду у леди Лаутер, а завтра мне нечего было есть. Ибо иногда мне платили, но гораздо чаще не платили. Хозяйки имели склонность говорить:

— Вы будете танцевать перед герцогиней такой-то и такой-то и графиней такой-то и такой-то, и вас увидят столько выдающихся людей, что ваша фамилия станет известной в Лондоне.

Помню, как однажды я танцевала в течение четырех часов на благотворительном спектакле, и единственной наградой мне явилось то, что титулованная дама собственной рукой налила мне чай и дала клубники, однако я так ослабела от недоедания в течение нескольких дней, что эта клубника и густые сливки заставили меня действительно почувствовать себя очень несчастной. А другая дама подняла огромный кошелек, наполненный золотыми монетами, и сказала:

— Взгляните на кучу золота, которое вы заработали на приют для слепых девушек.

Мы с матерью были слишком деликатны, чтобы сказать этим людям, в какой неслыханной жестокости они повинны. Напротив, мы отказывали себе в еде, чтобы сберечь на наряды и казаться благоденствующими.

Мы купили для студии несколько коек и взяли напрокат пианино; но большую часть времени мы проводили в Британском музее и в его библиотеке, а завтракали в закусочной грошовыми булочками и кофе с молоком.

Мы бредили красотами Лондона.

Миновал год с тех пор, как мы покинули Нью-Йорк и я в последний раз видела Ивана Мироцкого. Однажды я получила письмо из Чикаго от одного друга, сообщавшего мне, что Мироцкий пошел добровольцем на Испанскую войну[19], добрался до лагеря во Флориде, заболел там тифозной горячкой и умер. Это известие было для меня страшным ударом. Я не могла поверить в его реальность. Однажды днем я отправилась в Куперовский институт и, проглядев груды старых газет, нашла среди сотен других фамилий фамилию Мироцкого, напечатанную очень мелким шрифтом, в списке умерших.

Письмо сообщало мне также имя и адрес его жены в Лондоне. Я наняла кабриолет и поехала искать г-жу Мироцкую. Она жила очень далеко, где-то в Гаммерсмите. Я все еще отчасти находилась под пуританским влиянием Америки и считала ужасным, что Иван Мироцкий покинул в Лондоне жену, о которой он никогда мне не говорил; потому я никому не сообщила о своем намерении. Дав кучеру адрес, я проехала много миль, почти до предместья Лондона. Здесь шли бесконечные ряды серых домов, в точности похожих друг на друга. Я позвонила у одного из них. Дверь отворила угрюмая служанка. Я спросила г-жу Мироцкую, и меня провели в затхлую гостиную.

Я слышала топанье ног над головой и пронзительный ясный голос, произносящий: «Стройтесь, девочки, стройтесь!» — в доме помещалась школа для девочек. Меня угнетало тревожное, смешанное чувство страха и ревности, несмотря на трагическую смерть Ивана. Внезапно в комнату вошла одна из самых странных фигур, какую я когда-либо видела в своей жизни: не более четырех футов росту, худая до истощения, с сияющими серыми глазами и редкими седыми волосами, с белым личиком и тонкими сжатыми бледными губами.

Ее приветствие звучало не особенно радушно. Я попыталась объяснить, кто я такая.

— Я знаю, — сказала она. — Вы Айседора. Иван писал мне о вас во многих письмах.