Моя жизнь. Том II

Я представился графу Лянцкоронскому[496], обергофмейстеру императора, которого мне обрисовали как очень странного господина, ничего не понимающего в искусстве и его нуждах. Когда я изложил свою просьбу разрешить выдающимся силам оперы, главным образом госпоже Дустман (урожденной Луизе Майер) и Беку, а может быть, и Андеру, продолжительный отпуск для проектируемой в Карлсруэ постановки «Тристана», он очень сухо ответил, что это невозможно. Он считал гораздо более благоразумным, чтобы я поставил свое новое произведение в Вене, раз я нахожу персонал венской оперы столь подходящим для себя. Скоро я потерял энергию противиться такому взгляду на вещи.

Когда, весь поглощенный этим новым оборотом дела, я выходил из дворца, ко мне подошел стройный господин чрезвычайно симпатичной внешности и предложил проводить меня в экипаже до гостиницы. Это был Йозеф Штандгартнер[497], очень популярный преимущественно в высшем свете врач, большой любитель музыки, которому суждено было стать на всю жизнь преданнейшим моим другом. В это время со мной сошелся и Карл Таузиг, желавший завоевать венский музыкальный мир композициями Листа и еще прошлой зимой начавший осуществление этой задачи аранжировкой оркестровых концертов, которыми он сам дирижировал. Он свел со мной занесенного в Вену Петера Корнелиуса, которого я знал со встречи в Базеле в 1853 году. Оба увлекались только что вышедшим тогда в аранжировке Бюлова клавираусцугом «Тристана». В моем номере гостиницы, куда Таузиг позаботился доставить рояль «Бёзендорф»[498], целыми днями раздавались звуки музыки. Мои друзья были готовы сейчас же начать репетиции «Тристана». Во всяком случае меня убеждали поставить «Тристана» раньше здесь, и, уезжая из Вены, я дал обещание вернуться через несколько месяцев и начать разучивание оперы.

Я чувствовал некоторое смущение при мысли, что должен сообщить Великому герцогу Баденскому о перемене в моих планах. Поэтому я ухватился за мелькнувшую в голове мысль сделать некоторый крюк и тем отсрочить приезд в Карлсруэ. С моей поездкой совпал день моего рождения, и я решил отпраздновать его в Цюрихе. Через Мюнхен я отправился прямо в Винтертур, где рассчитывал встретить Зульцера. К сожалению, я его не застал и нашел только его жену, чрезвычайно трогательно ко мне отнесшуюся, да его маленького сына, очень заинтересовавшего меня мальчика. Его самого мне удалось встретить на следующее утро, 22 мая, в Цюрихе. Остаток этого дня я провел в тесном номере гостиницы, читая «Годы странствий Вильгельма Мейстера» Гёте, и в первый раз почувствовал, что вполне понимаю это удивительное произведение. Своеобразное описание выступления подмастерьев, полное наивного лиризма, особенно сроднило меня с духом поэта.

В Цюрих я приехал на следующий день. Чудесное ясное утро побудило меня, сделав большой обход, отправиться пешком в имение Везендонка старыми, знакомыми путями. Здесь меня совершенно не ждали. Справившись о привычках обитателей дома, я узнал, что в это время Везендонк обыкновенно спускается в столовую, где завтракает один. Я уселся в углу столовой и стал ждать. Длинноногий, добродушный Везендонк скоро сошел вниз и молча принялся за свой кофе. Велико было его изумление, когда он заметил меня. День прошел очень удачно. Были созваны Зульпер, Земпер, Гервег, а также Готфрид Келлер. В интимной обстановке я наслаждался сознанием вполне удавшегося сюрприза. Судьба моя обсуждалась друзьями с большим возбуждением.

392

На другой день я поспешил в Карлсруэ. Великий герцог выслушал мое сообщение с одобрительным сочувствием. Не уклоняясь от истины, я мог передать ему, что просьба об отпуске для певцов была отклонена, и предполагавшаяся постановка оперы в Карлсруэ становилась вследствие этого невозможной. Эдуард Девриент отнесся к этому обороту дела без малейшего огорчения. С нескрываемым удовлетворением он предсказывал мне блестящую будущность в Вене. Здесь же меня настиг Таузиг, еще в Вене решивший отправиться в Париж, чтобы встретиться там с Листом. Из Карлсруэ мы продолжали путешествие вдвоем через Страсбург.

В Париже я нашел свой дом и хозяйство в состоянии ликвидации. Теперь нам важно было раздобыть средства для переезда и как-нибудь устроить свою будущность, лишенную всяких перспектив. Минне представился случай проявить свои хозяйственные таланты. Лист, который уже успел войти в старую колею, которому даже со своей собственной дочерью Бландиной удавалось поговорить только в экипаже, между одним визитом и другим, нашел все-таки по доброте своего сердца возможность явиться ко мне на «бифштекс». Раз он уделил мне целый вечер, дружески дав мне этим случай выполнить некоторые маленькие мои обязательства. Он играл на рояле перед моими друзьями из прежних тяжелых времен моей жизни. Бедняга Таузиг, лишь накануне исполнивший для меня фантазию Листа («Бах»)[499] и повергший меня в истинное изумление, теперь, когда Лист как бы случайно исполнил ту же вещь, почувствовал себя совершенно уничтоженным, бессильным по сравнению с таким колоссом.