Моя жизнь

Через пять дней я отправился в Нью-Йорк на открытие сессии Генеральной Ассамблеи ООН, где выступил с речью об обязанности всех стран мира вести борьбу с терроризмом. Эта обязанность, на мой взгляд, заключалась в следующем: не оказывать поддержки, не предоставлять убежища или финансовой помощи террористам; осуществлять давление на государства, которые все же делают это; усилить меры по экстрадиции и судебному преследованию террористов; поддержать всемирную антитеррористическую конвенцию и повысить эффективность конвенций, которые должны защитить нас от биологического и химического оружия; контролировать производство и экспорт взрывчатых веществ; усилить международные стандарты безопасности в аэропортах; устранять причины и условия, порождающие терроризм. Это была важная речь, особенно для того времени, но делегаты, собравшиеся в огромном зале Генеральной Ассамблеи, не забывали также и о том, что происходило в Вашингтоне. Когда я поднялся, чтобы начать свою речь, меня встретили продолжительной овацией. Это было неординарным событием для сдержанной атмосферы ООН, и я был глубоко тронут. Я не знал, чего было больше в этой беспрецедентной акции: желания поддержать меня или несогласия с тем, что происходило в Конгрессе. Пока я выступал в ООН с речью по проблеме терроризма, все телевизионные каналы транслировали запись моих показаний перед большим жюри.

На следующий день я провел прием в Белом доме в честь Нельсона Манделы и афроамериканских религиозных лидеров. Это было идеей Манделы. Конгресс проголосовал за то, чтобы наградить его Золотой медалью Конгресса, которую ему должны были вручить на следующий день. Мандела позвонил мне и сказал, что, по его мнению, время для этого было выбрано не случайно: «Как президент Южной Африки я не могу отказаться от этой награды, но мне хотелось бы приехать на день раньше и сказать американскому народу все, что я думаю о действиях Конгресса по отношению к тебе». И он так и сделал, заявив, что не помнит, чтобы такого приема, какой был оказан мне в ООН, удостоился какой-либо другой политик, что я нужен миру и поэтому мои враги должны оставить меня в покое. Его заявление было встречено бурными аплодисментами.

Но, как бы ни был хорош Мандела, Бернис Кинг, дочь Мартина Лютера Кинга, в тот день его превзошла. Она сказала, что даже великие люди иногда совершали тяжелейшие грехи. Царь Давид поступил хуже, чем я, отправив своего верного сподвижника на верную смерть, чтобы получить возможность жениться на его жене Вирсавии. Давид должен был искупить свой грех и был наказан за него. Никто не понимал, куда клонит Бернис, пока она не закончила свое выступление такими словами: «Да, Давид совершил страшный грех, и Бог наказал его. Но Давид остался царем».

Все это время я продолжал работать, убеждая Конгресс принять предложение о выделении средств на модернизацию и строительство школ в Мэриленде, Флориде и Иллинойсе; обсуждая с членами Национального фермерского союза проблемы сельского хозяйства; выступив с важным обращением к Совету по международным отношениям о необходимости модернизации мировой финансовой системы. Кроме того, я провел совещание с Объединенным комитетом начальников штабов по проблеме боеготовности наших вооруженных сил; добился одобрения решения об очередном повышении минимальной заработной платы профсоюзом «Межнациональное братство электриков»; получил от Джона Хоупа Франклина заключительный отчет Президентской консультативной комиссии по расовым проблемам; вел диалог с Тони Блэром, премьер-министром Италии Романо Проди и президентом Болгарии Петром Стояновым о возможности применения к другим странам философии «Третьего пути», которую поддерживали мы с Тони; провел первую встречу с новым премьер-министром Японии Кейзо Обучи; пригласил в Белый дом Нетаньяху и Арафата, чтобы попытаться сдвинуть мирный процесс с мертвой точки; оказал демократам поддержку более чем в десяти избирательных кампаниях в шести штатах и федеральном округе Вашингтон.

Тридцатого сентября, в последний день финансового года, я объявил, что мы добились 70-миллиардного профицита бюджета, — это произошло впервые за двадцать четыре последних года. Хотя прессу интересовал почти исключительно доклад Старра, в это время, как всегда, происходило много разных событий, требовавших моего внимания. Я не хотел, чтобы решение общественно значимых проблем откладывалось, и был рад, что аппарат Белого дома и мой кабинет министров считали так же. О чем бы ни писали газеты, они продолжали выполнять свою работу.