Моя сумма рерум

— Типа того. Я ведь её тоже люблю. У неё просто так жизнь сложилась. Считает, что глупостей наделала. Увлеклась очень. Помнишь, я тебе про алкаша рассказывал? Отца своего. Так вот он мне не родной отец. У неё по молодости кто-то другой был. Подробностей не знаю, хотя и пытался выяснить. Знаю только, что до сих пор любит его и винит, что жизнь не сложилась. Короче, несчастная она. Неприятно на всё это смотреть. И слушать неприятно. Мать у меня хорошая, обидно за неё. Вот и сейчас, знаю, что ей очень нравится этот её мужик, с которым она встречается. Но ужасно боюсь, что он её использует. Почти уверен. И когда у него это пройдет, она снова будет униженной и несчастной. Уж в ком-то она должна быть уверена наверняка. Понимаешь?

Мы остановились возле моего подъезда.

— Мне кажется, ты очень сильно запутался. У тебя всё в кучу.

— Ты прав. Я запутался. Поэтому и набухался. Так проще.

— Зачем ты себя всё время к чему-то принуждаешь?

— Потому что меня заносит. А человек должен владеть собой. Всё идет от головы. Это нам всегда тренер говорил: только наступив на самого себя, только с помощью силы воли можно стать лучше, чем ты есть. Но, чтобы я ни делал, у меня ничего не получается. Я походу слишком безвольный и не знаю, кто я вообще есть.

Дятел подкатил мотик, и мы замолчали. Оставлять Тифона одного было неправильно, а домой его привести я не мог, хотя Дятел несколько раз об этом на ухо шептал.

Пришлось импровизировать.

— Короче, идем сейчас в гости, только ты веди себя нормально, ладно? — я пригладил ему волосы, немного отряхнул от грязи сзади. — Протрезвеешь, поедешь к себе. А завтра будем Зою искать.

Мы поднялись на пятнадцатый этаж, я позвонил. Вениамин Германович открыл почти сразу и, увидев нас, приветливо воскликнул.

— Юные боги! Какими судьбами?

— Я вот это, вам тут это… Ганимеда привел, — оправдываясь за столь наглый визит, сказал я.

Вениамин Германович критично оглядел перепачканного, с разбитой коленкой, немного пошатывающегося Тифона. И я уж было подумал, что не пустит, но затем он широко и весело улыбнулся:

— Да это и не Ганимед вовсе, а Дионисий собственной персоной!

========== Глава 34 ==========

Вениамин Германович быстро вошел в ситуацию. Пригласил нас на кухню, наварил крепкого кофе и поинтересовался, хотим ли мы поговорить о чем-то конкретном, а услышав, что зашли «так просто» принялся в красках пересказывать сюжет своего нового романа о большой любви.

Минут через десять появилась Джейн и позвала меня к себе в мастерскую. Я испугался, что заставит раздеваться, но она попросила просто посидеть, чтобы кисти рук своему Ганимеду дорисовать. Это было несложно.

Художница оказалась разговорчивой и веселой. Много болтала о своей работе и картинах, в которых ничегошеньки не понимал. Однако вспомнил про рисунки близняшек и зачем-то рассказал о них. И Джейн, со словами «современному искусству не хватает свежей крови», предложила показать ей эти рисунки, но я ответил, что ничего не выйдет, потому что с теми знакомыми больше не общаюсь.

Провел у неё минут тридцать, а когда вышел, Вениамин Германович оживленно беседовал с Тифоном на кухне, и я остановился в темной гостиной, невольно прислушиваясь.

— Это как навязчивая идея. Как одержимость, — увлеченно говорил Вениамин Германович. — Закрываешь глаза, и видишь её всю, словно она здесь, рядом с тобой находится. В мельчайших деталях…

— Это точно, — перебил его Тифон. — Я даже знаю, что у неё на левой руке двадцать семь родинок, а на правой тридцать одна.

— И всё время хочешь быть вместе. Постоянно. Каждую минуту, каждую секунду, каждое мгновение, — продолжал какую-то свою мысль Вениамин Германович.

Но Тифона так и подмывало:

— Вот-вот. Летом, когда она на даче жила, я к ней иногда приезжал, чтобы просто посмотреть и рядом побыть. Она не знала. Потому что сразу бы поняла, что я больной. А ещё я, знаете, как гадко делал? Набирал ей в домофон по несколько раз и молчал. Она пугалась и звонила мне же, жалуясь, что ей страшно, и я приходил спасать.

Он едва слышно засмеялся.

— Ну, знаешь, это вполне нормально, — тон Вениамина Германовича потерял прежнюю увлеченную высокопарность. — Обычный шизоидный синдром. Так всегда во время любви и бывает. Просто все по-разному любят. Ровно настолько, насколько сами разные. У кого-то тихая любовь, спокойная, а у кого-то яркая и ослепляющая.

— И что же с этим делать? Я столько всего перепробовал. Отпускает только на время, а потом опять.

— А зачем что-то делать?

— Но меня это убивает.

— Тебя убивает собственное сопротивление. Зачем, если ты ей тоже нравишься?

— Затем, что она мой друг, и я её уважаю.

— Ах, вот оно что… Она твой друг, но ты при этом сосчитал все родинки на её руках, — Вениамин Германович вдруг громко расхохотался.