Моя сумма рерум

— Сто раз сказал! — запротестовал я. — Вы меня не слушали.

— Значит, плохо говорил. Нет, правда, ты что, реально стыдишься своего брата? — он спросил это с издевкой, с таким неприятным выражением лица, что я сразу вспомнил, что это его любит Зоя, и это он забрал её у меня.

— Не твоё дело! Достал уже во всё лезть.

— Думал, ты извинишься, — он немного удивленно пожал плечами. — Ну, как хочешь. Я никому не навязываюсь.

Больше они не сказали ни слова, сели на мотик и уехали. А я ещё какое-то время стоял и слушал, как растворяется протяжный рев мотоцикла в сонной тишине ночного города.

Бабушка была бледная, растрепанная, насквозь пропитанная валокордином, Аллочка красная и заплаканная, папа тоже красный и злой. Один только Дятел обрадовался:

— Никита! Наконец-то! — воскликнул он, разгоняя гнетущую атмосферу всеобщего порицания. — Мы так все волновались!

А потом вдруг бросился и обнял. Я тоже обнял его. На ощупь он оказался ещё более худой, чем я думал.

— Ваня, — одернула его Аллочка. — Сейчас же отойди. Ты же в пижаме. А этот, этот… Он же весь, как беспризорник.

Я вспомнил про руку и машинально спрятал за спину.

Тут бабушка заметила кровь на куртке, и её гневное выражение сменилось на взволнованное:

— Что случилось, Никита? На тебя напали?

Папа тоже переменился, за ним и Аллочка. До них не сразу, но дошло, что я мог попасть в неприятности.

— В яму упал, — развернувшись к ним спиной, я снял куртку так, чтобы не светить руку.

— Яму? — ахнула бабушка. — Такую глубокую? Где же ты её нашел?

— За лесом.

— Это где стройка? — продолжала пытать бабушка.

Я кивнул.

— Как же ты туда попал? — удивился папа.

— Хотел сфотографировать краны. Там очень красивые краны.

— Да они ради этих своих фотографий без головы остаться готовы!

Спасибо бабушке и её затянувшимся причитаниям. Меня, наконец, оставили в покое. Аллочка с подозрением, а папа с облегчением, сказав: «Завтра поговорим».

А когда я лег в кровать, ко мне подсел Дятел и виновато зашептал:

— Прости, пожалуйста, но мне пришлось позвонить Трифонову. — Пришлось сказать. Ведь ты пропал.

— Я понял.

— Просто все сначала думали, что что-то плохое случилось и очень-очень переживали. Хотели в полицию обратиться. Но папа прежде велел друзей обзвонить. Вот мне и пришлось. А когда Андрей сказал, что ты жив и здоров, и что они с Криворотовым привезут тебя, тут уж все разозлились. А ты, правда, в яму упал?

========== Глава 31 ==========

Сразу заснуть я не смог. По телу бродили остатки химии и адреналина, в голове творилась полнейшая неразбериха, рука ныла.

Пакет я тайком снял, но тряпку содрать не получилось, она прочно приклеилась запекшейся кровью. Под ней всё пульсировало и горело.

Как же нелепо получилось. Удивительно, что я так психанул. Не думал, что способен на подобное.

Зоя, Зоя. Как же это получилось? Ведь у меня всё так по-настоящему было. Я так открылся, так поверил, так был ослеплен и почти отдал ей всего себя. Без задних мыслей, без утайки, привязавшись за эти несколько дней, как к самому близкому человеку. Я готов был сделать для неё что угодно: хоть миллион, хоть звёзды, попросила бы, и козлу тому в кинотеатре дал бы в морду. Ради неё дал бы. Если бы знал, что это настолько важно.

Я бы мог что угодно, а теперь снова был никем и ничем.

А ведь и правда, за что ей любить меня?

Вспомнил про деньги. Отчаянный ход, но хоть что-то. Просто принесу ей их, отдам и скажу, что мне за это ничего не нужно. И любви тоже. Улажу её проблемы, создам, как говорили близняшки, иллюзию счастья и растворюсь. Сделаю то, чего Трифонов не смог.

Пришлось всё же встать и поискать на кухне что-то обезболивающее, но нашел только баночку с Но-шпой. Выпил сразу три таблетки. Все спали.

Попробовал отмочить тряпку, но не тут-то было, пёстрая ткань приклеилась напрочь, и малейшее прикосновение вызывало адскую боль.

Замотал обратно, промокнул полотенцем, и тогда же, сидя на бортике в ванной, выдумал для себя такое условие: что до тех пор, пока не докажу, что хоть чего-то стою, боль в руке не должна проходить, она будет моим проклятием и испытанием одновременно.

А на следующий день в школе с самого утра всё пошло очень странно. Зоя подошла к Щепкину, сидящему с Яровым, и попросила поменяться с ней местами. Щепкин был покладистым и добродушным парнем, поэтому вредничать не стал. Очевидно, что Зоя сделала это назло Трифонову, но из-за её столь близкого присутствия, я совершенно не мог ни на чем сосредоточиться. Глубоко вдыхал её духи, и только и думал, что о ней. Ну и о руке, естественно.

Яров же ничуть не удивился, и они общались все семь уроков так, будто очень соскучились друг по другу. Возможно, так оно и было. Несколько раз я оборачивался на Трифонова, но тот сидел с каменным, непробиваемым лицом, словно это его ничуть не колышет. Хотя я прекрасно знал, что колышет. Ещё как. И это меня безмерно радовало, потому что я был дико зол и рассержен на него. А бесконечно пульсирующая и ноющая боль в руке только усиливала эту злость. Так что я упивался ей, как чем-то спасительным и долгожданным.