Моя сумасшедшая

— И еще вот это. Мы сейчас уходим и вернемся поздно. По делу. Я тебя запру. Не беспокойся и не забывай: твоя ночная ваза под креслом.

Все это время Мальчик в ожидании стоял за ее спиной, прислонившись к дверному косяку.

— Благодарю, — неожиданно высоким и острым, как стекло, фальцетом проговорила старушка, глядя на обоих поверх очков. Из недр тряпья проворно выпростались две крохотные лапки в артритных узлах и обхватили кружку, впитывая тепло. Но обращалась она не к внучке, а почему-то к Мальчику. И каким-то совершенно непостижимым образом — ко мне. — Хочу спросить, известно ли вам, Сережа, что происходит, когда Бог не хочет положить предела человеческому безумию, которое они считают свободой?

Мальчик рассеянно кивнул — так соглашаются со словоохотливыми стариками, когда заняты собственными мыслями.

— Вижу, что не известно, — огорченно заключила старушка. — Тогда я сама вам скажу. Людям приходится мучиться вслепую до тех пор, пока они этот предел не нащупают. И пусть радуются, если это окажется тупик или стенка, а не помойная яма без дна…

И тут я наконец разглядел шершавое розовое родимое пятно, расплывшееся на ее левом виске и почти дотянувшееся до уха. До того оно пряталось под платком, как отложенный к исполнению приговор.

— Ба, не начинай пожалуйста, — сказала Леся и вышла в прихожую.

— Спасибо, — вежливо произнес Мальчик. — Я так и думал.

Старая дама пожевала сиреневыми губами, перевернула страницу и снова потянулась за сухариком.

Сказанное я без колебаний принял на свой счет. И тут же почувствовал, как возвращается боль. Не та, от порохового ожога, а другая. Только сейчас я начал осознавать, чем владел и что потерял при попытке сбежать. Интуитивная догадка, которую за полчаса до смерти я изложил для историков литературы из ГПУ, не была пустыми словами.

Перед тем, как уйти вместе с Мальчиком, Леся укутала бабушку поплотнее и поцеловала в морщинистую щеку.

Внизу, у подъезда, он вдруг швырнул на снег санки, которые нес по лестнице, сел на них и закрыл лицо руками.

— Опять, — пробормотал он. — Начинается…

— Что? — встревожилась девушка. — Что с тобой? Тебе плохо?

— Нет, — он отвернулся и стал застегивать капюшон. — Какая-то ерунда все время лезет в голову. Не могу собраться с мыслями.

— Это из-за голода, — убежденно сказала девушка. — Мы же едим исключительную дрянь, мусор какой-то, да и то если удается достать. Там же ничего нет, один хруст. Я и сама…

— Вряд ли, — он рывком поднялся, бросил на санки мешки и старое женское пальто. Затем все туго привязал бечевкой. — Не думаю. Со мной все о'кей, не волнуйся. Надо спешить. Как только начнет смеркаться, пойдет снег. К этому времени мы должны быть вблизи окружной.

Он произнес это с новой интонацией — отрывисто и властно. Даже чересчур, ведь девушка и не думала возражать. Подстегивал себя, заводил, так как не чувствовал уверенности. Еще что-то его смущало, и я даже начал подозревать, что дело во мне.

Мальчик, чье имя я впервые услышал только сегодня, хотя мы с ним провели немало времени в беседах на протяжении трех с лишним лет, зашагал так быстро, что спутнице пришлось догонять его бегом. Несмотря на движение, он почти все время мерз, потому что в его теле не оставалось ни капли жира, а желудок был пуст. Однако энергии для ходьбы пока хватало.

Странно, что я ни разу не задал простого вопроса — как его зовут. Возможно, потому, что не считал его существом из плоти и крови, а чем-то вроде той субстанции, которой ныне являлся я сам. Какая разница, как зовут твою галлюцинацию. Теперь полюса поменялись местами. Бетховен, обращаясь в письмах к своему состоятельному братцу с просьбой о займе, подписывался «Владелец мозга». Я же до сих пор не знал, чем на самом деле владею или не владею и в чем заключается смысл моего пребывания в реальности, которую еще предстояло понять.

Город показался мне огромным. С тех пор, как я видел его в последний раз, он многократно распух и расползся. Широкие улицы и проспекты повсюду были забиты тысячами мертвых легковых машин и автобусов, и лишь однажды мы видели издали, как в глубине двора рычит и дергается в снегу застрявший грузовичок. Изредка впереди возникали неуверенно бредущие фигуры пешеходов, но еще задолго до нашего приближения они исчезали — скорее всего, прятались. Точно так же поступали и мы, когда появлялся человек, который вел себя уверенно и не стремился поскорее исчезнуть в переулке или ближайшем подъезде. Очевидно, такие прохожие представляли угрозу — недаром Мальчик сунул на кухне за пазуху тяжелый нож с блестящим широким лезвием.

Было очень тихо, только в оборванных троллейбусных проводах тонко посвистывал ветер, да полозья пустых санок иной раз начинали скрежетать, когда попадался участок голого асфальта. Тысячи темных окон следили за нами.