Моя шокирующая жизнь

А затем я вернулась в свою мастерскую в Париже. Она состояла из трех маленьких комнаток с довольно низкими потолками и небольшими окнами – абсурдное место для работы. Помещения на Вандомской площади были просторными, но только эти комнатки удалось преобразовать в мастерскую, потому что на этом же этаже хранились ткани в тяжелых рулонах, которые трудно было спускать и поднимать. Поэтому почти всю свою работу я проделывала в полутемном помещении или при свете ламп. Зато эти комнатки располагались непосредственно над бутиком и представляли собой замечательный пост для наблюдения. Каждую свободную минуту я подходила к окну, откуда видела и слышала все, что творилось на Вандомской площади. Я была в курсе всех сплетен, следила за тем, как перед бутиком делали бесчисленные фотографии. Иногда целая семья выстраивалась у витрины, а то и бродяга без копейки в кармане толкал дверь и в восторге считал себя миллионером под знаком Скиапарелли. А я чувствовала себя суперконсьержкой, консьержкой с Вандомской площади, потому что ничто, происходившее в этом почтенном месте, не ускользало от моего взгляда! Сидя посреди твидов, искусственных цветов и шелков, вышивок и поддельных драгоценностей, я созерцала сцену, где странные актеры бессознательно играли свою роль в «Новостях».

Сотрудники Дома моды Скиапарелли на празднике Св. Катерины, покровительницы портных. В центре – ассистент Эльзы Скиапарелли, будущий великий кутюрье Юбер де Живанши, Париж, 1949. (Из личной коллекции Александра Васильева)

Я видела Барбару Хаттон[187], которой не разрешили войти в «Ритц», потому что на ней были теннисные шорты; Эву Перон[188], приехавшую прямо с самолета в огромной шляпе как ореол. Для ее приветствия привезли в грузовиках детей из аргентинской колонии в Париже, которые размахивали флагами и пели патриотические гимны, а для нее принесли фантастическое количество белых цветов. Несмотря на свою политическую карьеру, Эвита обожала драгоценные украшения и туалеты, но не пошла выбирать сама, а приказала принести.

Я была приглашена к ней, но не пошла. Некоторым кутюрье и ювелирам предписали быть в определенный день и час. Примерщицы, манекенщицы одевались, а специально назначенная продавщица нетерпеливо стояла в уголке с блокнотом и карандашом. В воздухе клубилась возможность огромных, миллионных заказов – ведь все латиноамериканцы сказочно богаты!

Беттина Грациани в костюме от Скиапарелли, Париж, 1950. Фото Ирвинга Пенна

Сидя в кресле, сеньора Перон приготовилась смотреть и, может быть, покупать, но в этот момент священник в черной сутане, который всегда ее сопровождал, что-то прошептал ей на ухо. Никто не понял, что он ей сказал, но Эва немедленно встала, попрощалась с присутствующими и покинула комнату. Интересно, был ли с ней священник, когда некоторое время спустя она появилась в Риме на террасе Квиринала и приветствовала восторженную толпу. Какой-то неизвестный поклонник выкрикнул из толпы:

– О, прекрасная шлюха!

Она тигрицей повернулась к генералу Грациани, который стоял рядом с ней:

– Но, генерал…

– Спокойно! – сказал он. – Меня называли генералом с двадцати пяти лет, и я никогда на это не жаловался.

Из своего окна я наблюдала приезд Чарли Чаплина. «Юманите» посоветовала своим читателям пойти его приветствовать, и девять человек из десяти были мужчины! Моя самая давняя продавщица Мишель, увидев это, воскликнула: «Вот, Франция за работой!»

У Чарли были сложности с Америкой, и потому такой прием был весьма удивителен. Его приняли как королевскую персону. В день его приезда президент Ориоль[189] пригласил его на завтрак в Елисейский дворец, а на следующий день в его честь устроили что-то вроде гала-концерта в «Комеди Франсез». Его сопровождали, как короля, до президентской ложи шесть лакеев, одетых с ног до головы в белое и в лодочках с пряжкой, они несли серебряные подсвечники. Позднее в тот же вечер в его честь давали прием в роскошном особняке «Ламбер»[190], где просторные галереи украшены фресками Лебрена[191].

Я сидела вместе с другом в отдаленном углу, слуги принесли стол, сервированный драгоценным серебряным столовым прибором, предназначенным для Чарли Чаплина. Он вошел и начал прием, ему представили самых красивых женщин, и каждая одну-две минуты наслаждалась его высоким присутствием, затем уступала место следующей. Ошеломленная, я глядела во все глаза, как одна из красавиц сделала реверанс – ее никто не научил, какую позу следует принять в подобной ситуации.

Чарли Чаплина я знала в Лондоне и часто ходила с ним в ночные клубы и маленькие рестораны, где его окружали любовь и восхищение, я разделяю их, и они мне понятны. Пока он был в Париже, я все время ожидала, что он, как фокусник, вынет откуда-то шляпу-котелок и палку и вновь станет самим собой. А комедия, разыгранная «Юманите» на Вандомской площади, в Елисейском дворце и в «Комеди Франсез», сама по себе не только его унижала, но и делала… смешным.