Моя Шамбала

Чуть выше мылся Шалыгин. Намыленная голова белым поплавком покачивалась в воде. Это он плыл к берегу. Вот он вышел из воды по пояс, выставляя на обозрение развитый торс, синий от наколок. Эти наколки мы знали наизусть, потому что летом Шалыгин ходил по двору полуголый. По вечерам, выпив водки, он выносил гитару и пел сильным хриплым голосом с блатным надрывом, пел здорово, а мы слушали и разглядывали наколки. На груди красовались профили Ленина и Сталина, на руках кинжал, обвитый змеей, и голая красавица с длинными ресницами; на спине средневековый замок и еще бог весть что: и орел, несущий опять же голую красавицу в когтях, и «не забуду мать родную», и могильный холмик с крестом; у него и на ногах были наколки. Я помню надпись: «они устали». При всем при этом, мужик Шалыгин был умный и не злой, любил книги и читал запоем. Но в подпитии становился буйным, и тогда от него старались держаться подальше как от греха.

— Керосин принес? — донеслось до меня.

— Принес.

— Сдачу принес?

Но я уже бежал на наше место под ремеслухой. Ребята наплавались и лежали на песочке, лениво переговариваясь. Разом замолчали, увидев парней, спускающихся к реке.

— Орех с Кумом! — тихо сказал Мишка Монгол.

Парни поздоровались за руку с Шалыгиным, чему-то посмеялись и стали раздеваться. Мы с восторгом смотрели на Кума. Мощные плечи, тонкая талия и мышцы, змеиными клубками перекатывающиеся под белесой и кажущейся прозрачной кожицей торса. Орех был массивнее своего друга, такой же широкоплечий и мощный, но мышцы его обволакивал небольшой слой жира, и они не казались такими рельефными как у Кума.

— Они физкультурники? — спросил Семен Письман.

— Орех играет за город в хоккей, а Кум чемпион по гирям. А вообще они на пятом заводе работают, — объяснил Мишка Монгол.

— Миш, а ты слышал, как Кум монастырских побил? — опросил Мотястарший.

— Слышал. Только он их не бил. Они там перебздели все.

— Расскажи, Миш, — попросили мы.

— Ладно, — согласился Монгол. Помолчал и, глянув на Мотю, предупредил:

— Только, чур, не перебивать! Я как слышал, так и расскажу… Кум познакомился с девахой в горсаду. А деваха оказалась монастырской. Ну, пошел он ее провожать, а там сидят человек пять шпаны у забора.

— Больше, там человек шесть было.

— Мотя, рассказывай ты, если такой ушлый! — обиделся Монгол.

— Вить, дай Мишка расскажет, — вмешался Мухомеджан.

— Ну, сидят там, не знаю, может и шесть человек, — продолжал рассказ Монгол.

— Точно шесть, — подтвердил Мотя.

— Кум с девахой прошел мимо — ничего, все тихо. А когда пошел назад, один, самый блатной, остановил его. Остальные сидят, смотрят. Этот блатной начинает рыпаться: тебе, мол, что, жить надоело? И все такое прочее. Кум ему так спокойно отвечает: кореш, мол, ты меня не знаешь, и я тебя не знаю, я, мол, тебя не трогаю, и ты иди своей дорогой. Блатной Кума за грудки. А Кум, если его разозлить, — зверь. Недаром их любая шпана стороной обходит. Короче, Кум взял его за кадык и вломил ему с такой силой, что тот пролетел метра три.

— Больше, метров пять, — поправил Мотя.

— Вить! — Монгол строго посмотрел на Мотюстаршего.

— Ну вот, блатной пролетел, не знаю, сколько, и прямо на своих корешей, которые сидели у забора. Забор завалился. Шпана понять не может, что случилось, бабки за забором перепугались, орут на своих, а тот, кто с Кумом залупился, лежит без памяти. Потом до кого-то из монастырских дошло, что это Кум, а Кум даже не оглянулся на все это и спокойно себе пошел.

— А потом что? — спросил Пахом. — Монастырские не простят так просто.

— Да ничего! Видишь, вон, плавает.

— А пацан тот жив? — тихо спросил Армен Григорян.

— Жив, Кум ему челюсть сломал, и еще у него сотрясение мозга, — объяснил Монгол и добавил:

— А мог и убить.

— А, говорят, они с Орехом и Мироном ходили к монастырским и пили мировую с их паханом.

Монгол закончил свой рассказ, и пацаны молча стали смотреть, как резвятся в воде Орех с Кумом, и от их мощных тел, как от моторок, волны расходятся кругами и бьются о берег.

— Вовец, дело есть! — сказал Мотястарший.

— Сейчас, я только окунусь!

Я на ходу скинул майку и феску, сбросил свои видавшие виды сандалии и с размаху врезался в теплую ласковую воду.

— Ну, так значит что? В лес мы пойдем? — сказал Мотя, когда я вылез из речки.

— Тебе мало досталось? — лениво усмехнулся Монгол. — Вон у Пахома еще фингал не сошел, а ты на всю задницу не садишься, все боком норовишь.

— Будто тебе не досталось? — обиделся Мотя.

— Мне не досталось. Раз только мать по кумполу съездила шваброй. Да она до моей морды не дотянется! — довольно засмеялся Монгол.

Монгол был и правда длинный. И нескладный. От своего роста он сутулился и ходил плечами вперед, смешно размахивая руками.

— И чем копать? Теперь лопату не пронесешь, увидят. Да и не найдем мы сами ничего, — поставил точку Монгол. — Всю землянку, что ли, перекапывать? А, может быть, там вообще никаких документов нет.

— А с запиской что? — Каплунского, конечно, больше всего волновала записка — ведь это он ее нашел.