Моя Шамбала

— Мы удрали с шестого урока. А шестой урок начинается в час пятнадцать. Пока с англичанкой трепались, тудасюда, пока шли. Точно, два уж давно есть, — прикинул я.

— Так у них в два только работа кончается. Сегодня суббота, короткий день. Пока поедят. Раньше трех не начнут.

— Самуил, а ты чего не в техникуме? — поинтересовался Пахом.

— А у нас физкультура, я освобожден.

— Грыжа чтоли? — засмеялся Мухомеджан.

— Нет, ангина. Врач говорит, гланды надо удалять, — стал объяснять Самуил.

— А ты, Каплун? — повернулся к Каплунскому неугомонный Пахом.

— А у нас третьей пары не было.

— Что это за пары? — удивился Пахом.

— Так у нас не как в школе. У нас один урок как ваших два, поэтому парой и называется. Как в институте, — пояснил Изя Каплунский.

— А что же Мотя? Вы ж с ним вместе учитесь? — спросил Мухомеджан.

— Мы в разных группах. Я в «Э», а он в «ПС».

— Это что? — не понял Пахом.

— «Э» — эксплуатация, а «ПС» — проводная связь. У Витьки третья пара, кажется, черчение, а с черчения не сорвешься.

— Что, училка строгая? — поинтересовался Армен Григорян.

— У нас мужик. Еще какой строгий! Раза два пропустишь урок… то есть занятие, не получишь зачет.

Каплунский видно и сам еще не привык к новому положению студента и путался в новых названиях.

— Только у нас не учитель, а преподаватель.

Все эти слова «зачет», «пара», «преподаватель» были из другого мира, отличного от нашего, школьного, звучали непривычно и маняще, и Каплун, и Мотя, и Самуил были студентами, и мы завидовали им.

— А мы только что Курицу видели, — сменил тему разговора Пахом.

— Да я его каждый день вижу, — сказал Мухомеджан. — Я хожу в котельную по Дзержинской. — Утром иду, а он уже сидит.

— И чего ему не спится! — удивился Пахом.

— Больной! Зато он все видит, все знает, — сказал Самуил.

— Что он там видит? Улица как улица, — возразил Каплунский.

— Не скажи! Если уметь видеть, то улица может открыться с самой неожиданной стороны. Это как непрочитанная книга. Пока стоит на полке — просто книга, а стоит открыть ее и начать читать, откроется новый, незнакомый прежде мир. Так и на каждой улице десятки домов, сотни окон и за каждым своя жизнь. А Курица, похоже, читать умеет.

— Ну, ты — философ! — Мухомеджан с уважением посмотрел на Самуила. — Но я согласен с тобой. Курица не просто так сидит. Возле него всегда идет какое-то движение. То пацаны возле него крутятся, то блатной какой на минуту подойдет, парой слов перекинется и исчезнет, будто его и не было.

— Недаром говорят, что Курица замешан во всех серьезных ограблениях, — вставил Самуил.

— А что ж он на свободе ходит? — зло бросил Пахом.

— А за что его сажать? Он на дело не ходит. А тот, кого поймают, его ни за что не продаст. Да эта мелюзга и сама не знает, кто за всем стоит, — предположил Самуил.

— Курица эту мелюзгу и сдает Дубровкину, — убежденно сказал Пахом.

— Гляди, пацаны! — прервал спор ВолодькаМотя.

Со стороны улицы Степана Разина шли Орех с Кумом. Роста они были одного, может быть, Кум чуть пониже, но рядом с Орехом он казался худым.

— Привет, Вадик, Здорово, Женя! — невольно заискивая, чтобы не прогнали, стали здороваться Самуил и Мухомеджан, которые знали Ореха и Кума, потому что иногда ходили во двор к Мишке Горлину.

— Здорово, коль не шутите! — не останавливаясь, ответил Орех, окинув нас равнодушным взглядом.

— Постой, постой! А чего эти-то здесь делают? — вместо приветствия взъярился вдруг Кум. — А ну, валите отсюда!

Мы сразу сникли и стали пятиться к забору, у которого стояли, и уже готовы были дунуть на свою территорию. Кум был скор на расправу, и от него можно было ждать чего угодно.

Всего на какие-то доли секунды я задержал взгляд на лице Кума, но что-то заставило меня взглянуть в его глаза еще раз, и я уже не мог отделаться от ощущения, что они мертвые. Может быть, другие видели в них агрессию или угрозу, а я видел в них смерть. Это были мертвые глаза, такие же как на фотографии отца Каплунского. Теперь я уже был не в силах справиться с собой и снова посмотрел в глаза Кума. Я почувствовал, как в моем мозгу что-то щелкнуло как выключателем, и я в очередной раз провалился в бездну другого сознания, будто меня кто-то невидимый вырвал из реального мира.

На зыбком, с расплывающимся контуром, лице Кума зияли пустые глазницы.

В реальном времени это продолжалось всего несколько мгновений, потому что меня вернул к действительности голос Ореха:

— Да оставь, Вадик. Пусть смотрят. Больше свидетелей будет. Они не мешают.

Кум перевел взгляд на Ореха, сплюнул сквозь зубы и бросил нервно:

— Ладно, х… с ними!

В другом мироощущении время было другое, и это длилось значительно дольше.