Если продолжить эту мысль Немировича-Данченко, то, вероятно, первое, что должен сделать актер, – это приблизить автора до такой степени к себе, чтобы автор как бы умер в актере. Это значит, что каждое слово, каждый поступок будет принадлежать не автору, а уже актеру. Если говорить о Труффальдино, то в данном случае это было особенно легко, потому что автором переделки «Короля-Оленя» был Сперанский и он же играл Труффальдино. Но актер Сперанский был за ширмой, а над ширмой была кукла. Она говорила голосом Сперанского. Она двигалась волей Сперанского. Но ведь все-таки она не была похожей на Сперанского, и если бы Труффальдино был очень толстый, а не такой худой, каким он был в нашем спектакле, то и Сперанский играл бы по-другому. Кукла навязала Сперанскому образ, характер походки, характер каждого движения. И вот тут мне даже трудно сказать, что же происходит: то ли кукла умирает в актере, то ли, что вернее, актер умирает в кукле, полностью ей подчиняясь.
Как-то один из актеров нашего театра сказал: «Меня кукла не слушается. Она плохо сделана. Я хочу, чтобы она почесала затылок, а она не может. Я хочу, чтобы она погладила живот, она тоже не может». Я ответил: «Если вы будете заставлять куклу делать то, чего она не может, ничего хорошего не получится. Не она должна подчиниться вам, а вы должны подчиниться ей и не огорчаться по поводу того, чего она не может, а радоваться тому, что она может. Вот тогда зрителям будет казаться, что она может все».
Но как же все-таки происходит слияние всех партнеров, создающих спектакль, – автора, режиссера, художника, композитора, актеров? Как происходит этот процесс, вернее, как он должен происходить? По правилам Министерства культуры театр не должен приступать к изготовлению эскизов и тем более кукол до утверждения пьесы художественным советом театра. Для нас это очень плохое правило. Мне бывает невероятно жалко, если актеры слушают пьесу и одновременно не видят эскизов кукол. И особенно обидно это в том случае, если кто-то уже примеряет себя к данной роли и в его воображении неизбежно возникает образ его героя. Этот воображаемый актером образ опять-таки неизбежно разойдется с тем, что предложит художник. Поэтому я бываю рад, если, читая новую пьесу перед актерами, которые будут ее играть, я могу показать и эскизы, предложенные художником. Пусть их увидят актеры не предвзято. Шансов, что эскизы понравятся, куда больше.
В предшествующих главах я много говорил о создании места действия (физического и изображенного) и об анатомии кукол (определяющей возможности ее физического и тем самым изобразительного поведения). Все это во власти художника. Это его забота, его обязанности.
Но коли при чтении пьесы актерам мне хочется показать им эскизы художника, значит, моя режиссерская работа до этой встречи начинается не только с многочисленных встреч с автором. Почти параллельно с этим идут не менее многочисленные встречи с художником, создателем пластического образа спектакля, а затем и с композитором, создателем его музыкального образа.
Пластический образ хоть и зависит во многом от конструктивного решения спектакля, но не ограничивается этим. Необходимо решить его художественный образ, характер его условности и его стиль.
Михоэлс как-то сказал мне, что стиль – это быт, но, зная Михоэлса и его спектакли, я понимал, что под словом «быт» он подразумевал не натуралистическую имитацию быта, а предельное выражение бытовых характеристик данной эпохи, данного народа. И естественно, что, создавая «Волшебную лампу Аладина», художник Тузлуков опирался и в куклах и в декорациях на характеристики Востока, а в «Божественной комедии» – на наивное восприятие Библии и русского лубка.
Да и композитор не может думать только об эмоциональном восприятии его музыки, хотя это и основная его обязанность. Он хозяин времени. Ритмически он может продлевать его, если это необходимо по движению сюжета или темы, ускорять его, делать мчащимся, замедлять или даже останавливать. Он может создавать напряжение или разряжать его, но и в мелодических характеристиках и в инструментовке он не может решать стиль музыки, не опираясь на бытовую характеристику сюжета, на тему спектакля, и обязан помнить, что это кукольный спектакль и масштабность музыкального сопровождения должна соотноситься с масштабностью кукол. И тембры инструментов должны быть локальными, характерными, типизированными, потому что типизированы все внешние характеристики кукол. Вот почему композитор Кочетов, работая над «Щучьим велением», неизбежно опирался на мелодические характеристики русской песни и, сознательно исключив рояль, ввел гармонь; композитор Милютин, создавая музыку «Кота в сапогах», опирался на мелодику народной французской музыки, а Гладков в музыке для «Дон Жуана», являющегося пародией на штампы современных мюзиклов, опираясь в основном на американский джаз, для каждой картины менял состав оркестра в зависимости от того, происходит ли действие в Испании, Италии, Америке, России, Японии или Мексике.