Лошадь стоит, ждет, но надо же как-нибудь обозначить тянущееся время! Надо найти зрительские аксиомы, зрительские ассоциации. Надо обозначить время языком зрителя. Жужжит муха, или оса, или овод – все равно. Важно, что жужжит. Еще в реальном училище мы, мальчишки, умели очень похоже жужжать, втягивая воздух уголком рта. Я научил это делать наших актеров, и вот в тишине зрительного зала – звонкое, злое жужжанье. Лошадь вертит одним глазом, следя за мухой, потом всей головой, потом жужжанье прекратилось. Значит, муха куда-то села. Лошадь махнула хвостом, жужжанье опять возникло. И опять пропало. По-видимому, муха укусила лошадь, потому что она сразу же побежала. Побежали деревья. Лошадь остановилась около куста, на котором висит соломенная шляпка. Опять жужжит муха. Опять лошадь следит за полетом невидимой мухи или овода. Потом сразу кляцает зубами. Овод съеден.
Когда в обычном, в «человеческом» театре – в опере, балете, а то и в драме – на сцене появляется живая лошадь (это иногда приходит в голову режиссерам), то зрители в основном заинтересованы не тем, кто на этой лошади сидит, а самой лошадью. Они внимательно глядят на нее с некоторой невысказанной надеждой: «Как эта лошадь будет себя вести? Прилично или неприлично?» И если лошадь ведет себя неприлично, а с точки зрения лошади нормально, то все бывают очень рады, потому что они об этом мечтали, как только лошадь вышла из-за кулисы. В данном случае в нашем спектакле кукольная лошадь. От нее ничего неприличного ждать нельзя. И мне очень захотелось обмануть это доверие зрителя к нашей лошади. Она чуть-чуть приподнимает хвост, и из-под хвоста в такт музыке падают золотые шарики. (Вы об этом мечтали, товарищи зрители, сидя в Большом театре на итальянской опере «Риголетто», когда на сцене было целых три лошади. Не говоря об этом соседу, вы мечтали? Признайтесь! Ваша мечта не сбылась. Так пусть она сбудется здесь, в кукольном театре, тогда, когда вы об этом даже мечтать не могли.)
Лошадь заметила шляпку и начала ее жевать. Из-за куста выскочил офицер-любовник, с другой стороны выскочила его возлюбленная, прибежал Фадинар. Скандал, крик, шум. Фадинар вскакивает в коляску и удирает. В данном случае коляска и лошадь исчезают за правой кулисой. Куст и дама с офицером уплывают, скрываясь за левой кулисой.
Генеральная репетиция. В зрительном зале работники нашего театра, группа студентов физмата и председатель колхоза с его доярками. Как только поехал Фадинар и ему навстречу поскакали деревья, и студенты и доярки разразились хохотом. Слава богу! Мариванны в порядке!
В антракте я спросил у председателя: «Ну что, как?» Он сказал: «Так ведь это же, оказывается, очень смешной спектакль! В нем все смешно. И деревья могут прыгать. Это очень даже похоже. А лошадь с шариками просто замечательно». (Они были встречены шквалом хохота.)
Но в конце спектакля, очень смущенно, подошла ко мне одна знакомая, ее звали Эльвира Вячеславовна, и сказала: «Я всегда верила вашему вкусу. Зачем же вы сделали этот эпизод с лошадью? Неэстетично как-то!..» Я ответил: «Но шарики-то ведь золотые». Она сказала: «Нет, все-таки я бы это убрала». Я не убрал. Я хочу работать для зрителя, для Иванываныча и Мариванны. Эльвира Вячеславовна меня не касается. Я не считаю ее мнение хорошим вкусом. Я считаю его ханжеством. А потрафлять ханжам не лучше, чем потрафлять пошлякам.
Но почему в главе, которая называется «Языком зрителя», я рассказал только о двух эпизодах – о том, как актер Самодур сделал черта из человека и собаки, и о том, как ехал Фадинар на свадьбу?
Сами по себе эпизоды эти незначительны, но мне показалось, что именно на них легче было объяснить, как важно, как интересно режиссеру разговаривать языком зрителя.
Глава одиннадцатая
Место действия
Пьеса обычного драматического театра, как правило, делится на акты, акты на картины. В начале каждой картины, опять-таки как правило, стоит ремарка, определяющая место действия: «Тронный зал»,«Спальня», «Кухня», «Землянка». Но это определение обозначает изображаемое место действия, фактическим же местом действия является сцена. В обычном театре девятнадцатого и начала двадцатого века одна сцена от другой отличалась, по существу, только размерами игровых площадок, шириной и высотой проема портала да оборудованием: наличием или отсутствием вращающегося круга и колосников, количеством подъемных штанкетов, глубиной карманов и т. д.