Моя профессия

Но те же самые новые тематические задачи, которые отняли у Петрушки его голос, с той же закономерностью отняли и его внешность, и его костюм, и основной его атрибут – дубинку.

Горбатый, длинноносый, смешной урод в колпаке с бубенчиком, бивший всех, кто попадался ему под руку, своей длинной палкой, расщепленной пополам для большего треску, полное имя которого звучало горделиво и насмешливо – Петр Иванович Уксусов, был слишком определенен и локален в своем образе, чтобы его можно было переселять в другую эпоху и наделять несвойственными ему внутренними характеристиками и функциями.

Если бы старому народному петрушечнику сказали, что он должен играть Петрушку без дубинки, он был бы так же удивлен или возмущен, как был бы возмущен трубач, если бы ему предложили играть без трубы. И тем не менее дубинка была отнята. Она оказалась лишней, потому что драки заменились прямо противоположными, позитивными функциями. Петрушка лишился физических действий, заменив их несвойственными ему действиями словесными.

Одним словом, горластого озорника, драчуна и охальника изо всех сил стремились превратить в нечто во всех отношениях безупречно положительное.

А раз так, то стала постепенно изменяться и внешность Петрушки. Очень быстро исчез горб, красный камзол с блестящими пуговицами превратился в косоворотку или гимнастерку, вместо колпачка с кисточкой или бубенцом появились кепка, фуражка, красногвардейский шлем с красной звездой, а то и просто курчавые волосы.

Дольше всего держался длинный нос, но и он сперва из горбатого стал курносым, а затем, постепенно укорачиваясь, превратился в обыкновенный и вполне «приличный».

Вы, конечно, помните старую народную сказку о хитром солдате, который, обманывая жадную старуху, варил суп из топора. Вскипятил он топор, попробовал воду и говорит: «Очень вкусно, да хорошо бы немножко соли». Старуха дала соли. Опять попробовал солдат и опять говорит: «Совсем хорошо, да неплохо было бы луку». И выманил постепенно солдат у старухи и крупу и сало. Получился вкусный суп.

Эволюция Петрушки была бы похожа на негатив этой сказки, если бы в результате действительно получился «вкусный, наваристый суп». А вот этого-то и не получилось, потому что «повара» обманывали самих себя.

Не стал Петрушка, да и не мог стать ни красногвардейцем, ни ударником, так как примитивностью своей неуклюжей фигурки, ее специфическими пропорциями, неизбежными для всякой куклы, надетой на пальцы рук, и, наконец, особой манерой движения и жеста противоречил тем персонажам, которых его насильно заставляли изображать.

Но помимо спектаклей, в которых драматурги и режиссеры стремились превратить Петрушку в образ безусловно положительный, были и такие, где ему предлагалось, изображая пьяниц, прогульщиков, лодырей, быть предельно отрицательным.

На первый взгляд эти функции народный Петрушка должен был выполнять с большим успехом, не теряя своих основных свойств. Но это только на первый взгляд. Правда, субъективные свойства и этические нормы народного Петрушки никак нельзя назвать высокоморальными, но объективно его поведение воспринималось народом с абсолютным сочувствием, так как Петрушка бил своей палкой тех, кого бить следовало: царского капрала, конокрада, шарлатана лекаря.

Таким образом, по своим функциям Петрушка был героем, так сказать, положительно-отрицательным. Зрители его любили, и любить его было за что. Но за что же любить прогульщика, пьяницу и лодыря?

Ведь авторы и режиссеры стремились к тому, чтобы зрители осудили поведение такого Петрушки; в пьесах ему противопоставляли не отрицательные образы (как в сценах народного Петрушки), а положительные. Им должны были сочувствовать зрители, их любить, а вовсе не Петрушку.

Получились своеобразные «ножницы»: если в спектаклях, где Петрушка изображал пьяницу и прогульщика, в силу обаятельной комичности своего образа он все-таки вызывал сочувствие, то это противоречило теме пьесы и воспитательной задаче спектакля; если же в целях сохранения этой задачи автор и режиссер лишали Петрушку какой бы то ни было привлекательности и его поведение осуждалось зрителями, Петрушка терял основное свойство – быть любимцем зрителей, вызывавшим одобрение и радость каждым своим поступком, каждой произнесенной фразой, – то есть переставал быть тем, чем он был на ширме народного кукольника.

Наиболее логично рассуждали те авторы и режиссеры, которые стремились сохранить диалектичность образа народного Петрушки и, закрепив за ним право быть положительно-отрицательным, направляли удары его палки на казнокрадов, лентяев, распространителей обывательских слухов и всяческих контрреволюционеров.

Пьес и спектаклей такого рода было довольно много. Но и в них при внимательном рассмотрении можно легко обнаружить ошибку.

Дореволюционный народный Петрушка бил тех, кого не только бить, но даже осуждать запрещалось. Он осуществлял, так сказать, неосуществимую в царское время мечту народа. Он восстанавливал справедливость, которой в окружающей жизни не было.