Моя плоть сладка (сборник)

В темной комнате было мрачно и холодно, но, несмотря на это, чувствовалось, что в доме живут хорошие люди. Голубые стены, картины, мягкие кресла... Здесь люди собирались, беседовали, пили кофе и не думали о смерти. Над камином висел большой портрет Одетты лет десяти-двенадцати.

Бенколин не стал садиться.

— Я хотел бы повидать мадам Дюшен,— тихо сказал он.— Она здорова?

— Плохо себя чувствует. Вы должны понимать это,— ответил Робико. Он пытался выглядеть по-дипломатически бесстрастным.— Потрясающий удар! Ужас! Мсье, вам известно, кто это сделал? Я знал ее всю свою жизнь. Подобная мысль...— Он заломил руки.

— Понимаю вас, мсье,— перебил его Бенколин.— Кто с мадам Дюшен?

— Только Джина Прево. Шамон утром позвонил ей и сказал, что мадам Дюшен хочет ее видеть. Это, конечно, не совсем так. Мадам Дюшен не изъявляла такого желания. Я думаю, что я сам в состоянии сделать все необходимое. Она тоже плохо себя чувствует.

— Джина Прево? — повторил Бенколин, как будто впервые услышал это имя.

— О, я забыл... Это тоже старый друг. Она была большой подругой Одетты и...— Он помолчал, его глаза расширились.— Я кое-что вспомнил. Я должен позвонить Клодин Мартель. Ей тоже надо быть здесь. Какая оплошность!

Бенколин колебался.

— Вы не разговаривали с капитаном Шамоном, когда он был здесь? Вы даже не слышали...

— Слышал? Что? Нет, мсье. Что-то случилось?

— Да. Но неважно. Вы позволите нам поговорить с мадам Дюшен?

— Пожалуй, да,— сказал молодой человек.— Вас она захочет выслушать. Но других нет. Пойдемте.

Он провел нас через холл к лестнице. Через окно я мог видеть опадающие клены. Робико замедлил шаг. Из комнаты наверху сначала; донеслись невнятные голоса, потом несколько ударов по клавишам пианино, а затем один из голосов поднялся до хриплого истерического крика.

— Они с ума сошли! — воскликнул Робико.— Они обе сумасшедшие, а Джина еще хуже мадам. Видите ли, господа, мадам Дюшен все время ходит. Она ни разу не присела. Она смотрит на вещи Одетты и играет то, что играла ее дочь. Может быть, вам удастся успокоить ее.

Он постучал в дверь, и в комнате все немедленно стихло. Потом чей-то голос с трудом произнес: «Войдите».

Эта комната с тремя окнами, выходящими в сад, явно принадлежала девушке. Уличный свет придавал обстановке серый цвет. Возле пианино сидела маленькая женщина в белом. Ее черные волосы были тронуты сединой, на бледном лице ярко горели глаза. В них отражалась скорбь.

— Поль,— спокойно произнесла она,— ты не говорил мне, что мы ждем посетителей. Входите, пожалуйста, господа.

Она не извинялась. Она не обращала внимания, что у нее растрепаны волосы и что она плохо одета. Она встала, приветствуя нас. Но мое внимание привлекла не мадам Дюшен. Возле нее стояла Джина Прево. Я бы узнал ее всюду, хотя она оказалась выше, чем я ожидал. У нее были глубоко запавшие, красные от слез глаза и никакой косметики на лице. Полные розовые губы, длинные золотистые волосы, твердый подбородок. Сейчас рот был приоткрыт. Она боялась и казалась близкой к обмороку.

— Мое имя Бенколин,— сказал детектив.— А это мой коллега, мсье Марль. Я пришел сюда, чтобы заверить вас, мадам, что мы найдем убийцу.

Его голос, глубокий и спокойный, разрядил обстановку в комнате. Я слышал, как шевельнулась Джина Прево. Она двинулась- к окну, гибкая, стройная. Потом нерешительно остановилась.

— Я слышала о вас,— кивнула мадам Дюшен.— И о вас, мсье,— Она посмотрела на меня.— Это наш друг, Мадемуазель Прево. Она будет сегодня со мной.

Джина Прево попробовала улыбнуться. Мадам Дюшен продолжала:

— Садитесь, пожалуйста. Я буду рада ответить на все вопросы, которые вы захотите задать. Поль, зажги свет.

— Нет. Пожалуйста, не надо света. Я чувствую...— закричала Джина Прево.

Голос ее звучал так хрипло и в то же время ласково как песня, что заставил мое сердце забиться сильнее. Мадам Дюшен, которая мгновение назад казалась хрупкой и напряженной, устало посмотрела на нее.

— О, конечно, нет, Джина.

— Нет, пожалуйста, не смотрите на меня так.

Мадам снова улыбнулась. Она присела в кресло.

 — Джина утомилась со мной, господа. А я безумная старуха,— Она поморщилась.— Это приходит ко мне как взрыв, как физическая боль. Сейчас я спокойна, но потом будет... Это так плохо.

Мадемуазель Прево нервно присела на диван, а мы с Бенколином устроились в креслах. Робико остался стоять.

— Мы все познали горечь смерти, мадам,— сказал детектив, как бы размышляя.— И мы всегда чувствуем ответственность. Я не буду больше говорить об этом.

Бой маленьких часов нарушил, тишину. Лоб мадам разгладился.

— Вы не понимаете,— спокойно говорила она.— Я была дурой. Я неправильно воспитывала Одетту. Я думала, что мне на всю жизнь удастся сохранить ее ребенком.— Она посмотрела на свои руки.— Я сама... Я видела все. Все были согласны со мной. Но Одетта... вы не поймете... вы не поймете!

Она казалась очень маленькой. Лицо ее еще больше побледнело.