Моя первая любовь

Я крепко сжал девушку, чтобы унять новый приступ бешеной тряски.

— Ну не надо… не надо! Ну не эта история, так другая! И лучше, еще лучше напишете! Честное слово!

— Не напишу… да и незачем… Все это зря…

Она вырвалась и разжала кулак. А в нем была белая пластмассовая баночка.

— Все зря, зря с самого начала… не туда… не хочу так, не надо так! Бессмысленно, я — бессмысленная, жизнь — бессмысленная!

И, поддев крышечку большим пальцем, она запрокинула голову, и крохотные таблетки снежным водопадом посыпались ей в раскрытый рот. И тут мне невероятным образом удалось выбить баночку и отшвырнуть под кровать.

А она покорно съежилась и беззвучно зарыдала.

— Не надо! Пожалуйста, не надо! — затараторил я, расшвыривая ногой точки таблеток по углам номера. — Ну все же только начинается!

— Все кончилось…

— Этот конец — он вовсе не конец, а начало! Теперь все только и начнется по-настоящему!

— Что? Что начнется? Уже нет хода в кино! Все! Кончилось кино! Никогда не будет! Леша уже сказал кому надо, что все, и в Лит тоже! Чему тут начаться?

Я сглотнул. Я и мечтать не могу — ни о кино, ни о Лите, но тем не менее с жаром ответил:

— Не будет, и слава богу! Слава богу! Ну посмотрите, как хорош этот мир!

А мир-то был плох: за окном было черным-черно, даже луна спряталась за мрачной тряпкой, и острые снежинки, как из заледенелого душа, сыпались в оконную щель.

И сценаристка так и сказала:

— Дрянь этот мир.

— Так давайте делать его лучше! Ну если кином не получается, ну хоть как-то по другому! Людям помогать!

— Как? Как им помочь? Не хотят они, чтобы им помогали!

Я улыбнулся.

— Хотя бы таблетки у них выкинуть.

Она вдруг резко выпрямилась и встала, опершись о подоконник. Вытерла размазанную тушь тыльной стороной кисти, швыркнула носом. И все сразу снова стало на свои места даже в отрыве от позиций «опытная сценаристка и начинающий прозаик». Просто роскошная, пусть и заплаканная, молодая женщина, и чувак в мятой расшитой рубахе до колен, в круглых очках и камуфляжных штанах.

— Ладно, вы правы, — сказала она, кивком указывая мне на дверь. — Спасибо. Идите. Я не буду больше плакать. Спать лягу.

Я опустил голову и отправился восвояси, правда, не в свой номер, а снова в банкетный зал, где барагозил до утра, так что чертям стало тошно.

А рано утром меня разбудил стук в дверь. Казалось, только-только опустил голову на подушку, а тут уже будят. Было часов шесть. С трудом понимая, где нахожусь, я прошаркал в одних трусах через весь номер и распахнул дверь.

А там стояла она — в шубке, шляпке и с чемоданом. Стараясь не глядеть на мое голое пузо, она сказала ровным голосом:

— Спасибо вам. Вы… хороший человек. Я верю, у вас все будет в жизни хорошо. Бог вас обязательно отблагодарит. И я тоже, как смогу. Удачи вам.

Развернулась и покатила свой чемодан к выходу, цокая каблучками.

А я пошел спать. Что мне оставалось делать?

А как ее звали, так и не спросил.

Много лет прошло с тех пор. Двадцать или что-то в этом роде.

Меня пригласили в Литературный институт, и я ушел со своего комбикормового завода, жил в общежитии в Москве. Потом работал в рекламе и снимал ролики, и каким-то чудом попал в кино, и по моему сценарию сняли первый фильм, а потом и второй. Выходили книги, я складывал авторские экземпляры в пакет, а потом и во второй, и поднимался, поднимался, чтобы упасть, да так, что подняться уже невозможно. Прекрасно помню ту ночь, переходящую в утро — черное холодное и снежное. В трубах выл ветер, в комнате монотонно бубнил телевизор, который у меня не было сил выключить. Я сидел на полу у себя на кухне среди разбросанных листов бумаги, из раскрытого окна сыпались крошечные льдинки, а в кулаке я сжимал белую пластмассовую баночку с сильнейшим транквилизатором, который прописал психотерапевт, — от приступов паники и неврозов. Пузырек был почти полным, за пару недель я принял оттуда только одну таблетку и погрузился в вязкий ватный сон почти на пару дней. Сколько там их оставалось, маленьких бессловесных кругляшей, веселых снежных колобочков? Девяносто девять? Вполне достаточно, чтобы выключить все и навсегда.

Потому что все было ненужно и бессмысленно.

Все.

Тропинка, по которой я так уверенно топал, привела меня в болото. Вперед было нельзя идти, и назад тоже.

Да и некуда было возвращаться — того толстого мальчишки в расшитой рубахе и очках, который не боялся дурачиться и хохотать, давно не было. Он перестал существовать, а на его месте возник я — странный и бессмысленный элемент этого недружелюбного мира, сидящий на полу среди груды ненужных бумажек.