Моя необработанная форма

Надо мной склонился один из стрелявших в меня полицейских, разжал мои окоченевшие пальцы и вытащил из руки пистолет. «Мертв!» – констатировал он, на пару секунд задержав взгляд на моем лице. «Вызывай бригаду! – к нему подошел второй коп, постарше, и тоже уставился на меня, как на морское чудовище, выползшее на берег из темных морских недр. – Я служу в полиции восемнадцать лет, но это мой первый серийный убийца. Всякого я насмотрелся – и психопаты были, и маньяки, и профессиональные мафиози, и убийцы, но этот гнус отличился, нечего сказать!» Тот, что был моложе, положил мой пистолет в целлофановый пакет, запломбировал его и закурил: «Да, мелкий человечек, офисный планктон, а сколько бед причинил… Кто бы мог угадать в этом тщедушном ничтожестве кровавого душегуба?!» Мне было трудно поверить, что речь идет обо мне. Почему полицейские называют меня офисным планктоном? Это что, оборот речи такой или какой-то их паскудный сленг? Неужели они не узнают, кто перед ними лежит?! Чемпион мира по боксу или, по крайней мере, всемирно известный писатель, а не уличный бродяга или сбитая машиной собака! Ведь не может быть так, чтобы они не узнавали меня! Даже если боксу эти тупицы предпочитают футбол, а литературе – телевизор, все равно лицо мое так часто появлялось в газетах и на телевизионных экранах, что не узнать меня просто невозможно! Как могли эти два придурка подстрелить меня? Бред! Наваждение! Дурной сон!

Но с кем приключилась эта безобразная история, если я, по мнению полицейских, топчущихся сейчас вокруг моего трупа, был никаким не боксером, а зачуханным офисным работником, психопатом, сошедшим с катушек? Кто я, мать вашу?! Нет сил подняться, иначе я бы смог доказать им, что я чемпион, а не корпоративная тварь, застреленная двумя недоумками из полиции. Чем дальше, тем страшнее, мои мучения, наверное, не кончатся никогда! Наконец меня сфотографировали, упаковали в темный мешок и куда-то понесли. Вероятно, в морг – или куда обычно несут мертвяков полицейские? На вскрытие к патологоанатомам, в лабораторию? Все самое веселое, чувствую, только начинается.

Но то, что я узнал о себе дальше, было много хуже того, что могла бы принести смерть. Из разговоров полицейских, из допросов служащих, в офисе которых я устроил стрельбу, я понял, что много лет выдавал себя не за того, кем являлся на самом деле. Мне все время казалось, что я знаменитый боксер, придуманный гениальным писателем, хотя на самом деле я служил блохой, пешкой в гигантской корпорации. Роль моя была так ничтожна, что мое имя не могли вспомнить даже те люди, чьи рабочие места находились рядом с моим и кто видел меня перед собой по восемь часов на протяжении нескольких лет. Толстяк, которого я пристрелил в офисе, помыкал мною, это был шеф нашего небольшого отдела, но вел он себя как Великий инквизитор. По крайней мере, по отношению ко мне. Последним его «геройством» было то, что он отнял у меня старую фотографию, на которой я был изображен в возрасте пяти-шести лет вместе с матерью. Ту самую, где я держу в руках ракушку и слушаю гул моря. «Ты слышишь, о чем шумит море?!» – спросила меня мать и приложила ракушку к моему уху. Из морской раковины в ушную втекал тихий убаюкивающий гул, но о чем шумело море, разобрать я не мог. «Я тебя люблю», – наконец послышалось мне из морского гула, но была ли это шутка матери или море и вправду заговорило со мной – это навсегда останется тайной. Наконец-то я вспомнил эту историю из далекого детства. Единственное мгновение в моей жизни, когда я, возможно, был счастлив. Толстяк скомкал снимок и бросил его в мусорную корзину, все это сопровождалось руганью и решением о моем увольнении. Наверное, от этого мой мозг и переклинило, и я больше не в состоянии был вести двойную жизнь. Во мне проснулся хищник, он искал крови. И он напился кровью!

Как через мутную пелену, стали видны эпизоды, стертые из моей памяти. Я плакал, собирая куски разорванной фотографии, пытался склеить их скотчем, но ничего не выходило. Мозаика складывалась всегда не так, чтобы можно было что-то узнать на изображении. Так и моя расколотая личность больше не могла собраться в пазлы, и выходило всегда одно лишь уродство. Все смеялись надо мной (или мне это только казалось), на меня смотрели, как на циркового урода, рожденного только для того, чтобы потешать почтенную публику. Но чудовище вышло из клетки, сорвало с себя цепи, и ничто уже не могло его остановить на пути преступлений. Я распрощался с миром людей, к которым, кажется, никогда и не принадлежал. Отыскав в сыром подвале негатив пленки, с которой был сделан уничтоженный снимок, я и им распорядился неумело, поместил пленку под кран, и посеревшие пятна изображений смыло водой. Значит, так тому и быть! Все против меня, и я не связан никакими правилами и моральными рамками, нормы нет, и я сам решаю, как мне теперь распорядиться своей судьбой. А раз так, то пусть все сдохнут вместе со мной!