Моя навсегда

Затем Митька ушел к себе и, несмотря на ранний час, позвонил своей матери. Он не закрыл дверь, но даже если бы и закрыл, я все равно все услышала бы. Митька требовал, чтобы мать больше никогда не разговаривала с «этим человеком», спрашивал, как она могла и что-то про то, что это – не ее дело. Что это, я не знала, но предположила, что «это» – комплексное понятие под названием «Митина жизнь». Митина жизнь – это только его дело, и больше ничье. Удивительно, как много у Митьки границ. Затем спросил, зачем мать дала отцу адрес. Затем взорвался: узнал – только в тот момент, – что на самом деле тетка предложила ему квартиру после хлопот отца. Митька швырнул трубку и завалился спать. Сигнал капитуляции.

Днем он болел, был бледным и молчаливым, но куда более мирным. Спросил, когда я снова планирую его предать. Я протянула чашку с холодным кефиром и поинтересовалась, какое такое преступление совершил отец, что он его так ненавидит. Митя молча допил кефир, оттолкнул чашку от себя так, что та опрокинулась и остатки кефира пролились на скатерть. Но и этого Мите показалось мало. Щелчком пальца он столкнул чашку на пол, и та разбилась, испачкав пол.

– Ну, отлично, будем посуду бить! – возмутилась я.

– Если я узнаю, что ты с ним видишься или разговариваешь, то выгоню тебя из дома, – сказал он в ответ.

Несколько минут я ошарашенно молчала.

– Выгонишь?

– Да, – подтвердил он с ледяным спокойствием.

– Из дома, за который я плачу деньги? Это по меньшей мере незаконно!

– В таком случае с этого дня я больше не буду брать с тебя денег.

– Ты не станешь брать денег?

– Да, не стану.

– Чтобы иметь полное законное право выкинуть меня из дома в любой момент, когда тебе заблагорассудится? – Неожиданно я расхохоталась. Митя посмотрел на меня хмуро, озадаченно. – Тогда мы будем жить с тобой как мусульманские муж и жена. Тебе будет достаточно три раза сказать, что ты разводишься со мной, чтобы я ушла. А я стану носить все свои украшения на себе – всегда, днем и ночью, чтобы ты не мог отнять их у меня при разводе. Правда, у тебя украшений больше, чем у меня. Можно я буду носить твои цепи?

– Для тебя, Софья, все – шуточки. Ты не понимаешь. Он ведь только выглядит эдаким Кевином Костнером в смокинге при вручении награды кардиолога года, но на самом деле он очень опасный человек. По настоящему опасный. Я о тебе забочусь.

– Кардиолог?

– Да, черт возьми! Мой отец – гениальный врач. И что?

– И злодей?

– Да! Доктор Джекил и мистер Хайд.

– Ты сам-то себя слышишь? Опасный кардиолог года.

– То, что он гениальный врач, не делает его хорошим человеком. Просто поверь.

– Просто поверить во что? Между прочим, он о тебе сказал ровно то же самое: что ты – мальчик сложный и что я должна тебя опасаться.

– Серьезно? Как заботливо с его стороны! И да, он прав. Опасайся меня. Бойся меня, очень бойся.

– Да что именно он тебе сделал? Или ты – ему? – спросила я.

Мы уставились друг на друга. Необъявленное сражение взглядов, кто первый моргнет, тот слабак и не прав. Я победила. Митя опустил взгляд на стол. Долго молчал, затем подтянул к себе кувшин из дешевого мутного пластика и опустошил одним большим глотком.

– Он разбил сердце и испортил жизнь моей матери, – сказал Митька так, словно сдавал секрет обороны крепости.

Я сжала губы.

– Разве не она прислала его вчера сюда? – поинтересовалась я. – Если он пришел по ее просьбе, как же она его терпит, такого злодея?

– Ты меня бесишь, – ответил Митя, сощурившись. – Жутко, жутко бесишь.

– Ты меня тоже. Может, разойдемся наконец? И так перед людьми стыдно, черт-те что можно подумать. Живем в грехе, – ерничала я, нарезая лимон.

– Ладно, он – прекрасный человек, гениальный врач и отличный муж и отец. Бросил мою мать – и это единственный поступок, за который я ему искренне благодарен.

– Серьезно?

– Сама бы она не сдюжила. Понимаешь, он ведь из тех, от кого не уходят.

– Черт возьми, то есть как раз такой же, как ты, да? – разозлилась наконец я. – От тебя тоже не уходят, ты тоже всегда уходишь сам.

– Да какая разница? Можешь мне пообещать, что не станешь с ним общаться? Сонька, а? Никогда ни слова ему не скажешь обо мне. Просто так, ради моей прихоти.

– Если это так важно для тебя, то пожалуйста! – пожала плечами я.

Ложь всегда давалась мне легко, но я врала, только когда не видела возможности сказать правду. Кроме того, в тот момент я совершенно не собиралась общаться с его отцом. Я не планировала увидеть его снова, я не собирала информацию о нем, хотя это было не так уж и сложно – не так уж много на свете Дмитриев Евгеньевичей Ласточкиных, хирургов-кардиологов. Интернет принес бы мне улов, стоило бы мне только забросить сети, но я не собиралась этого делать.