Моя навсегда

Я кивнула, и тогда он отвернулся от меня, посмотрел в окно, расчесал – совсем, как Митя – волосы руками, потер глаза. Затем обернулся, словно решил какую-то сложную задачу.

– Я всего лишь хочу, чтобы мой сын был счастлив и моя бывшая жена не переживала. Я за него беспокоюсь. Он – непростой мальчик, очень непростой. Да вы, должно быть, и сами знаете его достаточно.

– Я не понимаю, о чем вы говорите.

– Он вспыльчивый, но это у нас, наверное, семейное.

– Честно, не понимаю, – повторила я, но перед моими глазами вдруг встала девочка Маша на крыше нашего подъезда и Митя, требующий, чтобы она убиралась из его жизни. Вспыльчивый? Ледяная ярость – это будет точнее.

– Неважно. Просто… будьте осторожны. Хотя это я на воду дую, ерунда все это. Лучше расскажите мне о нем. Какой он? Я знаю, что он учится, хочет заниматься авиацией или космосом, да? Это хорошо, хорошо. Он доволен? Счастлив?

Дмитрий Евгеньевич говорил, я отвечала, мы пили чай. То есть он пил, а меня странно трясло. Мне стало так жарко, что захотелось снять свитер, но я не могла – не хотела, чтобы Митин отец видел меня в застиранной блузке. Мне захотелось, чтобы он ушел. Чтобы это – что бы это ни было – кончилось.

– Он очень талантливый, лучший на курсе.

– Да-да. Он всегда и во всем стремился быть первым. Он всегда был амбициозен, наверное, как и я.

– А вы амбициозны? – спросила я.

Дмитрий Евгеньевич посмотрел на меня удивленно, словно впервые заметив.

– Я? Ну конечно, а как же? В моей работе иначе нельзя.

– А кем вы работаете?

– Вы что, совсем ничего обо мне не знаете?

– Совсем ничего, – кивнула я, и он потрясенно отвернулся к окну.

Неудобно-то как. Но ведь не может же он не понимать, как именно относится к нему его сын.

– Ничего. Дима всегда был сложным мальчиком, это, знаете ли, обратная сторона таланта. Я, конечно, всю жизнь хотел, чтобы он пошел по моим стопам. Знаете, когда ты чувствуешь, как много можешь дать своему сыну, а он выбирает космос, только чтобы быть как можно дальше от тебя… Хоть на другую планету улететь. – И он снова улыбнулся своей грустной улыбкой Марка Дарси.

– Так чем вы занимаетесь?

– Я – врач, – ответил, наконец, он. Без пафоса, по-простому, словно он был простым терапевтом из районной поликлиники.

Он был ведущим кардиохирургом, работал в одном из самых известных российских центров. Но об этом я узнала позднее.

А тогда, в тот день, я не узнала больше ничего, потому что раздался звук – удар, вроде ногой по двери – и в дверном проеме появился Митя. Я физически почувствовала, как его трясло – от ярости, от обиды, от злости на меня. Так чувствуешь, когда рядом с тобой несется скоростной поезд. Окажись у него на пути – и все, в лепешку.

«Как ты могла его пустить».

– Что… этот… человек… делает… в… моем… доме? – Он проговорил это ритмично, как читают стихи Маяковского.

– Вообще-то «этот человек» – твой отец, – заметил Дмитрий Евгеньевич, игнорируя тот факт, что Митя даже не смотрит в его сторону.

– Отец? И что? – повторил Митя с сарказмом. – Как ты могла его пустить? Как ты могла?

Его тон, его напряженная поза, его готовность наброситься на меня с кулаками были как ледяная вода в лицо. В конце концов, разве такое уж преступление – впустить в дом чьего-то отца?

– Мы просто пьем чай, – сказала я, а Дмитрий Евгеньевич, словно в подтверждение моих слов, отпил из чашки уже остывшего чая с корицей.

Митя молча смотрел на нас – двух заговорщиков, двух предателей, а затем развернулся, вышел в коридор.

Мы с его отцом переглянулись, тот вздохнул и пожал плечами. Затем просто поднял мою чашку и протянул ее мне.

– Если я могу сесть с тобой за стол, то и ты сможешь, – сказал Дмитрий Евгеньевич.

– Даже не собираюсь, – процедил Митька. – Только не говори, что ты меня простил.

– Я давно тебя простил.

– И напрасно, – тихо проговорил Митя так, словно в его словах содержалась неведомая мне угроза.

– Мать волнуется.

– Это ее проблемы. Убирайся… пожалуйста, – ответил он и вышел в коридор.

Я ничего не могла поделать, я злилась на Митьку. Побежала за ним в коридор, крикнула, что это все – глупости, что нужно пойти и поговорить с отцом, что нельзя вот так.

– Да иди ты к черту! – крикнул он в ответ и вылетел в тамбур, хлопнув дверью прямо перед моим лицом.

– Ты же пожалеешь! – крикнула я двери, но Митьки уже не было. Сбежал.

Почему-то именно тогда, стоя перед закрытой дверью, я вспомнила, как однажды позвонила своему отцу. Мне было лет двенадцать, и я по какой-то непонятной причине решила, что это не он, а мать во всем виновата. Такое случается со всеми брошенными детьми: сначала они винят себя, потом – того, кто бросил, а потом – того, кто остался. Я решила, что мать с ее вечным идеализмом оттолкнула отца от меня, не дала ему со мной видеться, не приняла ситуацию. Чего я только себе не придумала! И в какой-то момент решилась. Убедила себя, что можно взять и все исправить.