Моя любовь когда-нибудь очнется

– Спасибо, профессор. Вы и в самом деле очень многое для нас сделали. Спасибо вам огромное! – Моя рука буквально утонула в его лапище. Если бы он захотел, то, наверное, мог бы сломать мне пальцы.

– Не за что, Рассел.

Он повернулся к дверям.

– Только имей в виду: я не шучу. Если вы меня вынудите, я все-таки пойду к декану…

Он кивнул и поспешно выскочил в коридор, чтобы я не заметил скатившейся по его щеке слезы.

– Профессор!.. – крикнул уже из коридора Мервин. – Как вы думаете, может, у меня все-таки получится успешно закончить ваш курс?

– Это будет зависеть только от тебя. Ненулевая вероятность этого существует, но на твоем месте я бы постарался как следует подумать над эссе, которое я вам задал. Могу даже дать подсказку, в каком ключе тебе надо работать над ним. Представь, что ты получил отличный пас, но до зачетного поля еще девяносто ярдов, которые надо преодолеть.

– Да, сэр, я понял. Спасибо, сэр! – Он широко расставил ноги и вытянул руку, изображая приз Хайсмана[43]; через секунду его топот донесся до меня уже из дальнего конца коридора.

Они, наверное, уже вышли из здания, а я все сидел в аудитории, прислушиваясь к слабому стуку своего барабана, эхом отражавшемуся от стен. Я сделал все, что было в моих силах, – все, что было задумано и запланировано, я разыграл как по нотам. Наверное, Мэгги могла бы мною гордиться, но победителем я себя не чувствовал. Внутри поселилась какая-то пустота – сосущее ощущение под ложечкой, которое не давало мне покоя. Наверное, дело в том, что бить в барабан имеет смысл, только когда есть кто-то, кто тебя слышит.

Домой в тот день я вернулся поздно. Войдя в нашу спальню, я сбросил ботинки, оставив их на полу посреди комнаты. Пока я чистил зубы, Блу вспрыгнул на постель и сунул нос под подушку Мэгги.

Выключая в ванной свет, я заметил на полочке под зеркалом духи Мэгги, спрятавшиеся за моим кремом для бритья. Флакончик с духами я взял в руки бережно, как Святой Грааль. Выключив наконец свет, я вернулся в спальню и подошел к кровати. Свинтив с духов крышку, я поставил их на ночной столик, потом лег, закрыл глаза…

…И глубоко вдохнул.

Глава 21

Во вторник меня разбудило заглянувшее в окно солнце. Сам не знаю почему, но, едва встав с кровати, я сделал нечто такое, чего ни разу не делал со дня родов, – я отправился в детскую. Нет, я действительно не знаю, почему меня туда потянуло. До сегодняшнего дня у меня просто не было никаких причин заходить в эту комнату, но это утро было другим.

Почему? Не спрашивайте, все равно я не могу ничего объяснить.

В детской я, впрочем, надолго не задержался. Я только взял из кроватки футбольный мяч и бейсбольную перчатку и, сунув их под мышку, вышел из дома.

Кукуруза к этому времени почти засохла, а междурядья заросли травой и сорняками. До Рождества оставалась еще пара недель, и с надеждой получить урожай можно было попрощаться.

Некоторое время я пробирался вдоль частокола мертвых стеблей и неожиданно спугнул оленя, который фыркнул на меня и стремглав понесся к противоположному краю поля.

Минут через пять я выбрался к дубу, под которым располагалось наше маленькое фамильное кладбище. Глициния, обвившая памятник на могиле бабушки, перекинулась теперь на небольшую гранитную плиту, положенную мною на могиле сына, который меня так и не увидел. Правда, я и сам почти не помнил своего отца, но это не мешало мне страстно мечтать о том, чтобы каждый день моей жизни мы вместе – он и я – бросали мяч на заднем дворе. Одно время – по вечерам, после того как Мэгги засыпала, – я даже надевал на руку перчатку, выходил в темный двор и играл в мяч сам с собой.

Мой любимый фильм – «Самородок»[44]. По-моему, в нем есть что-то такое, что берет за душу. Я смотрел его, наверное, сотню раз. Мэгги всегда начинает – начинала – хихикать, когда я включал наш старенький видеомагнитофон и в сто первый раз садился смотреть финальную сцену фильма, где команда главного героя (его сыграл Роберт Редфорд) одерживает решающую победу, и над стадионом взлетают яркие фейерверки. Но еще больше мне нравится заключительный – всего несколько секунд – эпизод, где Роберт Редфорд и его сын, стоя посреди пшеничного поля, кидают друг другу бейсбольный мяч, а Гленн Клоуз[45] скромно стоит поодаль и с любовью смотрит на них. Эта сцена нравится мне еще и потому, что бейсбол, как я думаю, – это больше чем игра. И футбол, наверное, тоже. И то и другое – это та самая нить, которая накрепко связывает отцов и сыновей вплоть до того момента, когда переходный возраст и подростковое бунтарство разводят их в разные стороны.

Опустив голову, я долго смотрел на могилу сына, потом вложил футбольный мяч в бейсбольную перчатку и положил их на гранит. Градусник на окне в нашем доме показывал двадцать три градуса[46] – довольно холодно, но я почему-то ничего не почувствовал.