Моя любовь когда-нибудь очнется

Пожалуй, кукуруза нравилась Мэгги больше всего. Каждый вечер, когда с реки начинало тянуть прохладой, Мэгги уходила на переднюю веранду с чашкой травяного чая и долго стояла там, глядя, как под ветром ходят волнами мягкие верхушки кукурузных стеблей. А лунными летними ночами, когда Мэгги долго не могла заснуть или просыпалась, разбуженная Блу, который почуял оленя, она брала одеяло, тихонько прокрадывалась на крыльцо и сидела на ступеньках, глядя, как лунный свет сочится между темными стеблями и освещает песчаную почву под ними.

Наступало утро, и я, выглянув в окно, видел, что Мэгги крепко спит, прислонившись к опорному столбу. Стоило мне чуть приоткрыть сетчатый экран, как Блу поднимал голову, лежащую у нее на коленях, а Мэгги открывала глаза, улыбалась, не произнося ни слова, сбрасывала одеяло – и вдруг стремительно срывалась с крыльца, хихикая на бегу, точно школьница, который вышла из церкви после утомительной и скучной службы. Я пускался следом, и мы вместе неслись вдоль кукурузных рядов к реке. Там Мэгги головой вниз прыгала с обрыва в глубокую, темную, покойную воду, и нам с Блу не оставалось ничего другого, как последовать ее примеру, словно мы все снимались в рекламном ролике «Горной росы».

Одним из любимейших блюд Мэгги была кукуруза под белым соусом. После купания она срезала десять или пятнадцать початков, несла их на кухню и вылущивала зерна прямо в сливкосбивальную машину. Правда, после еды Мэгги порой выглядела так, словно кто-то швырнул в нее целую кастрюлю кукурузной каши, но по лицу каждый бы понял, насколько она довольна и счастлива.

Когда я заканчивал свою диссертацию, Мэгги поздно вечером часто заходила ко мне в кабинет и без всяких слов ставила на стол рядом со мной блюдечко шоколадного мороженого, чашку кофе или что-то еще, что было мне необходимо, чтобы продолжать писать. Если Мэгги видела, что я уперся в тупик и готов швырнуть чертову диссертацию в огонь, она брала меня за руку, вела на крыльцо, усаживала на качалку и приказывала дышать ровнее и смотреть, как ветер играет рыльцами кукурузных початков. Спустя примерно полчаса Мэгги слегка толкала меня ногой под зад и приказывала возвращаться к столу. Я послушно шел в кабинет и с новыми силами набрасывался на работу.

Всего этого мне очень не хватает!

Увидев, что я поднял голову, Пинки перестала рыть, навострила уши и громко хрюкнула, обдав меня соплями и слизью. Прежде чем я успел отреагировать, свинья, победно задрав хвост, уже бежала обратно к хлеву характерной чарли-чаплинской трусцой. Как она оттуда выбралась, я понятия не имел, но готов поспорить на что угодно: чтобы предотвратить повторные побеги, придется купить пару бревен потолще.

Поднявшись с земли, я отряхнул от песка лицо и одежду. И то и другое показалось мне холодным и сырым, и я поежился.

Когда я вошел в хлев, Пинки уже собрала вокруг себя своих малышей и вообще сделала все, чтобы держать меня на порядочном расстоянии. Набрав в ведро немного свежей кукурузы, я попытался подойти ближе, но Пинки проворно развернулась, заслоняя поросят своей тушей, и в очередной раз обгадила мне ногу. В конце концов я плюнул, высыпав кукурузу на пол, повесил ведро на крюк, как следует запер амбар и пошел к дому.

Свинья и есть свинья! Что с нее возьмешь?!.

Дома я сварил себе кофе и потратил почти тридцать минут, изучая план аудитории, вспоминая, кто где сидит, и пытаясь связать внешность и характер с именем того или иного студента. Я, правда, понимал, что это поможет мне только в том случае, если студенты будут каждый раз садиться на одни и те же места. Гарантировать этого никто не мог, однако мне было хорошо известно, что студенты – такие же рабы привычек, как большинство людей. Взять, для примера, церковь… Вы когда-нибудь пытались сесть на чужую скамью – особенно в незнакомом храме? Как-нибудь попробуйте. Тот, кто сидит на этой скамье постоянно, непременно даст вам понять тем или иным способом, что вы заняли чужое место.

На занятия я пришел довольно рано, но, не успел я провести в аудитории и двух минут, как на пороге появилась Аманда. Она улыбнулась мне, но тут же нахмурилась, когда ее взгляд упал на мое предплечье.

– Что у вас с рукой, профессор?

Я поспешно опустил закатанный рукав рубашки, браня себя за то, что не сделал этого раньше. (Впрочем, кто же знал, что Аманда явится на занятия вскоре после меня?..) На моем левом предплечье зияла довольно обширная рана, покрытая не до конца подсохшей, все еще сочащейся сукровицей коркой.

– Ничего особенного… Небольшое столкновение с одной очень строптивой свиньей, – солгал я. На самом деле я сам нанес себе эту рану, когда пытался землей стереть с руки засохшую кровь Мэгги. Грубая земля пополам с песком расцарапала кожу, в царапины попала грязь, и рука воспалилась, но я не придавал этому значения. Пожалуй, только сейчас до меня дошло, что рана у меня на руке бросается в глаза.

Аманда, похоже, поняла, что я что-то недоговариваю.