Моя любовь когда-нибудь очнется

Кафедра английского языка назвала мой курс «Анализ текста и литературное творчество» в явной надежде, что именно этим студенты и будут заниматься в течение первого семестра. Специфика предмета, который мне предстояло преподавать, состояла в том, что начиная с первого же занятия студентам необходимо было работать с полной самоотдачей, развивая соответствующие навыки и накапливая знания, чтобы в конце семестра успешно написать зачетную работу. Тот, кому вздумалось бы филонить, рассчитывая на удачу, на везение, рисковал нажить серьезные проблемы (неудовлетворительный результат на зачете означал как минимум необходимость прослушать тот же учебный курс во второй раз), и большинство моих студентов, кажется, это понимало. Учебный план, правда, предполагал еженедельные, а то и ежедневные контрольные работы, за которые также выставлялись оценки, и все же итоговый результат почти исключительно зависел от зачетной работы в конце семестра.

Поразмыслив над всем этим, я решил сделать одно из трех еженедельных занятий факультативным. Уже на втором нашем занятии я сказал:

– Основным, можно даже сказать решающим, аспектом вашей зачетной работы будет вовсе не ее тема. Тем – интересных и важных – существуют тысячи и десятки тысяч. Ваша задача заключается в том, чтобы поставить правильные вопросы. Если вопрос будет слишком общим, таким же общим, банальным будет и ответ, но если вы зададите конкретный, продуманный вопрос, ответ почти наверняка окажется таким же конкретным и ясным. Мне нужно, чтобы вы научились задавать вопросы – точные, неожиданные, оригинальные. И если у вас вдруг возникнет сомнение в том, насколько правильно вы ставите вопрос, приходите в четверг, и мы попробуем разобраться вместе.

Все это я говорил совершенно серьезно – мне всегда нравились острые вопросы, нравились горячие споры и дискуссии. И все же в данном случае меня куда больше интересовало другое – кто появится на занятиях, если я дам студентам возможность выбора.

Не пришел никто.

Это могло означать одно из двух. Либо эти парни и девушки уверены, что умеют задавать правильные вопросы, либо им наплевать. Как в действительности обстоит дело, должна была показать зачетная работа за семестр. Мне оставалось только дождаться Рождества, чтобы узнать ответ на свой вопрос.

В больницу мы с Блу приехали около четырех пополудни. Поднявшись в палату, я увидел, что волосы Мэгги тщательно расчесаны, и понял, что накануне Аманда отрабатывала очередную ночную смену.

Солнечные лучи заливали Мэгги ярким, безмятежным светом, а отсутствие видимого напряжения на ее лице подсказывало мне, что ей это нравится. Да, я был уверен, что она хоть и лежит без сознания, но все сознает, что ее покой – лишь кажущийся, что она спит и в то же время бодрствует.

Больше всего на свете мне хотелось ее разбудить. Толкнуть в плечо и посмотреть, как она потягивается, зевает, тянется к кружке на ночном столике, отпивает кофе, а потом отправляется в хлев или идет к реке, чтобы смотреть, как плещутся под берегом лещи и охотящиеся окуни, или слушать, как пересвистываются в небе каролинские утки. Да, я хотел ее разбудить, поэтому сел на кровать рядом с Мэгги и поцеловал в щеку, но она даже не пошевелилась.

Врачи утверждали, что у человека в таком состоянии, как у Мэгги, мозг функционирует совершенно нормально, что бы это ни означало. «Единственное, что нам остается, – только ждать, – говорили они. – Иногда шок имеет самые странные и необъяснимые последствия». Короче, «наука пока бессильна», но мне было от этого нисколько не легче. Я считаю, если ученые в состоянии отправить человека на Луну, расщепить атом, пересадить сердце от человека к человеку, победить полиомиелит или построить стоэтажное здание, значит, они должны суметь разбудить мою жену. Я хорошо помнил, как быстро все произошло: только что она плакала и тянулась к нашему сыну, потом ее стошнило, а через минуту Мэгги уже лежала без сознания. Но объяснить, почему так получилось, я не мог.

Сегодня я сидел с Мэгги, пока не зашло солнце. Блу все это время спокойно лежал на сложенном одеяле, которое кто-то постелил в углу. И тот же самый «кто-то» поставил рядом с одеялом миску с водой. Похоже, персонал больницы признал за Блу право находиться в одной палате с Мэгги, хотя всего через несколько дней после неудачных родов мой новый приятель Тентуистл прислал сиделку, чтобы сказать мне: он, мол, намерен вызвать ветнадзор, чтобы убрать из палаты моего «грязного пса».

– Видите ли, мэм, – вежливо ответил я сиделке, показывая на Блу. – Я много раз говорил ему, чтобы он уходил, но он не слушается. Понимаете, этот пес и эта женщина неразлучны. Они не могут друг без друга.