Моя любовь когда-нибудь очнется

Думал же я в основном о Пинки. Кому-то может показаться странным, что в первый день Нового года я размышлял о какой-то свинье, но это было именно так. Наконец я набрался смелости, встав с качалки, перемахнул через перила веранды и твердым шагом направился к амбару. Теперь или никогда, думал я, стараясь укрепить свою недавно обретенную решимость.

У входа в амбар я подобрал ведро, наполнил его кукурузой и смело подошел к загону. Как и следовало ожидать, Пинки свирепо хрюкнула и прижалась к ограде как можно дальше от входной дверцы.

– Тихо, девочка, тихо… – проговорил я, показывая Пинки ведро с кукурузой. – Похулиганила, и будет. Давай-ка лучше познакомимся с тобой поближе, не возражаешь?

Пинки фыркнула, жидко испражнилась и, движением хвоста размазав фекалии по бокам, лягнула доски задними копытами.

Не отводя от нее взгляда, я вошел в загон и, поставив ведро с кукурузой, опустился на корточки напротив свиньи.

– Сама подумай, сколько времени я тебя кормлю? – проговорил я самым миролюбивым тоном. – Три года? Четыре? И все это время я тебя не только кормил, но и всячески о тебе заботился. Посмотри-ка на этих симпатяг… – Я показал на десяток поросят из последнего помета Пинки. Они появились на свет всего две недели назад и сейчас осаждали мать в надежде добраться до ее отвислых, набрякших молоком сосков. – Это я позволил тебе обзавестись потомством. Теперь здесь полным-полно свиней, и все потому, что я кормил и продолжаю кормить всю вашу ораву, а ведь это стоит мне денег, и немалых. Посмотри хотя бы на себя! Ты же просто какой-то пылесос в свином обличье – только и делаешь, что жрешь, сколько тебе ни дай.

Я похлопал ладонью по ведру и высыпал на землю перед собой три или четыре кукурузных зернышка.

– Сегодня, – торжественно объявил я, – в наших отношениях наступает новая эра. Отныне мы с тобой будем друзьями. – Я снова похлопал по ведру. – Ну, иди сюда, потрясем ушами и потремся носами – или что там принято делать, когда человек и свинья становятся друзьями навек. Иди сюда, Пинки, я почешу тебя за ушами…

Пинки громко презрительно фыркнула, и из ее носа вылетел крупный комок слизи.

– Нет, так не пойдет, – проговорил я, вытирая лицо рукавом. – Я же тебе по-человечески объясняю: подойди поближе, и я почешу тебе не только за ушами, но и загривок, и спинку. А фыркать… фыркать на меня не надо, так ты ничего не добьешься. Иди ко мне, Пинки, и увидишь, как приятно тебе будет!

Пинки нервно метнулась в сторону, потом снова отпрянула назад, ненароком отшвырнув в сторону пару присосавшихся к ней поросят. Дети Пинки были так же грязны, как и она сама, а запах!.. Нет, подумал я, все-таки придется разориться и выложить энную сумму за мойку высокого давления. Заодно можно будет мыть и машину.

– Ладно, можешь делать, что хочешь, но предупреждаю: ты не получишь ни зернышка из этого замечательного ведра, полного сладкой, спелой кукурузы, пока не подойдешь сюда и не извинишься за то, что вела себя со мной непочтительно и грубо. – Я принялся крутить в пальцах золотистое кукурузное зерно. – И не воображай, будто ты чего-то добьешься хрюканьем и фырканьем, потому что это, как говорят мои студенты, не прокатит. У меня только одно условие: ты должна первой подойти ко мне, сам я не сделаю ни шагу. Вот подойдешь, извинишься – и лопай сколько влезет. Не хочешь?.. Ладно, я подожду, у меня полно времени. В конце концов ты проголодаешься, и тогда поговорим снова, идет?

Пинки задумчиво посмотрела на меня крошечными, заплывшими глазками и толкнула стену загона. Ее мокрый пятачок (размером с десертное блюдце) стал еще больше, а из ноздрей закапала прозрачная слизь.

– Ну что, решила? Иди же сюда! – И я вытянул вперед ладонь, на которой лежало несколько зернышек.

Пинки наклонила голову и вдруг ринулась на меня с невообразимой для такой туши скоростью, сбивая по пути с ног своих пронзительно визжащих отпрысков и разбрызгивая копытами грязь пополам с экскрементами. За доли секунды она преодолела разделявшее нас пустяковое расстояние и протаранила меня всеми своими тремястами с лишним фунтами. Ее твердое рыло врезалось мне в живот, и я полетел вверх тормашками, крепко приложившись затылком о верхнюю перекладину входной дверцы. От удара свет у меня перед глазами на мгновение померк, когда же я снова смог воспринимать окружающее, то увидел, что лежу на спине, устремив взгляд в потолок амбара.

Измазался я, разумеется, с ног до головы. Свиное дерьмо было даже у меня в волосах и, кажется, в ушах. С трудом сев, я тряхнул головой, и тут послышались какие-то звуки. Глянув в щель между планками загона, я увидел Эймоса, который, согнувшись пополам и держась руками за живот, хохотал как безумный. Его лицо сделалось из черного темно-лиловым, а из глаз ручьями текли слезы.

– Ой не могу! – задыхаясь, выкрикивал он. – Прекрати… ха-ха-ха… немедленно, иначе я ха-сейчас лопну!