Моя другая жизнь

Он по-прежнему шел впереди; на этой узкой дорожке мы не сумели бы идти бок о бок. Да и вообще под ногами была просто борозда в траве, я подозревал, что ее протоптали овцы своими маленькими копытцами. Лица Андреаса Форлауфера я не видел и не имел представления, слышит ли он меня.

— Сейчас я уверен, что книга эта банальна. Главному герою пятьдесят лет. Когда я писал, мне едва исполнилось тридцать.

«Мне тоже», — подумал я. И произнес вслух:

— А я считал, вы писали книги о путешествиях.

Это он расслышал: разговор ведь теперь зашел о нем.

— Я их и писал. В большом количестве. Я жил ради путешествий. И всюду ездил на поездах.

— Неужели? — Я ускорил шаг, стараясь приблизиться к нему. — Стыд и срам, что эти книги до сих пор не переведены.

— Кому в англоязычном мире есть дело до литературы Восточной Германии?! Сегодня самого Томаса Манна не читают! А уж мои книжки… — Он резко взмахнул рукой, как бы отвергая саму идею. — Они, наверно, раздражают даже своими названиями. Ни одно из них по-английски не звучит правильно.

— Например?

— Буквальный перевод заглавия моей самой известной книги был бы: «Большой железнодорожный базар».

Я уставился ему в затылок. Мне страшно хотелось знать, не улыбается ли он сейчас, мерно вышагивая передо мной. Известно ли ему, кто я?

— Один американец написал книгу с таким же названием.

— Да, мне говорили, — кивнул Форлауфер. — Но я использовал его первым. Моя книга издана в Лейпциге в сорок шестом.

— А что вы делали дальше?

— Книга имела довольно скромный успех. Я продолжал писать романы. Ездил в Южную Америку. Проживал в Великобритании, немного там путешествовал.

«Проживал» — одно из тех безупречных и неживых слов, которые выдают иностранного студента.

— И продолжали писать?

— Воистину! — Еще одно словечко. — Роман о семействе из Гондураса. Место действия — Москитовый берег. И как название, по-моему, звучит неплохо. Роман, где события перенесены в будущее. Еще писал книги о путешествиях. По Китаю, например.

— А как насчет поездов?

— После книги о Китае про поезда я писать перестал.

Тропинка слегка расширилась. Я прибавил ходу, чтобы идти с ним рядом. Хотел видеть его лицо. Я ждал дьявольской усмешки. Однако он хмурился, крутизна подъема давалась ему нелегко, а от долгих речей появилась одышка. Если все, что я слышал, было издевательством, то он здорово притворялся, изображая полное бесстрастие.

Я спросил:

— А про что вы писали после того, как завершили книгу о Китае?

Я только что закончил свою книгу о Китае.

— Мои дети учились в университете…

— Два мальчика, — перебил я его.

— Да. Поэтому я путешествовал по свету вместе с женой.

— Я подумывал о том же самом.

Ему было плевать, о чем я подумывал. Он сказал:

— Ситуация моя изменилась. Я вернулся на тихоокеанское побережье и написал о себе. В английском нет слова «Bildungsroman» [85]. Потом написал о южном побережье Тихого.

— Никогда не бывал в тех краях.

— Я стал писать меньше, — продолжал он. — Увлекся кинематографом.

— Боже праведный!

— Я жил в Америке. И был там счастлив. Много лет провел в Лондоне. Я упоминал об этом?

— Да, конечно. Около двадцати лет, если не ошибаюсь?

Мне было любопытно, как Форлауфер отреагирует на мое мелкое жульничество. Он его, кажется, не заметил. Просто уточнил:

— Восемнадцать.

— Я и сам прожил в Лондоне семнадцать лет, — сказал я. Сказал и тут же почувствовал, как легкая тень коснулась моего лица.

— Да, писал я меньше, — повторил он задумчиво. — Зато стал писать о себе.

— И ничего из этого так и не перевели?

— На английский? Ни разу. В конце концов, экранизировали «Meine geheimen Leben» [86].

Он, должно быть, все-таки видел, как я искоса на него поглядываю. Название на чужом языке для меня было пустым звуком; да и английский его вариант вряд ли бы что-нибудь прояснил.

Он пожал плечами и спросил:

— По-немецки не говорите?

— Вы были счастливы? — вдруг вырвалось у меня.

— Это страшный вопрос, — отозвался он. — Задавать его можно разными способами, но для ответа требуется целая жизнь.

В голосе, когда он произносил эту философскую мудрость, чувствовалось раздражение, и я догадывался, что ему этот разговор наскучил. Он уже хотел избавиться от меня и моих вопросов.

Однако я упорствовал. Я задал новый вопрос:

— А про что-нибудь особенное, что произошло с вами за последние годы, вы не могли бы рассказать?

Я рассчитывал на хорошие новости или на что-то воодушевляющее и пристально наблюдал за его лицом, ища там подтверждения своим надеждам. По он, помолчав, отрицательно покачал головой, отказываясь говорить.

Я не отставал:

— Только что вы сказали: «Ситуация моя изменилась». Что вы имели в виду?

— Я расстался с женой. — Это было произнесено без всякого выражения и оттого прозвучало особенно скорбно и безнадежно.

Я же почувствовал страшную боль, словно в сердце мое воткнули тупой нож.

— Почему? — Мне едва удалось выговорить это слово.