Моя другая жизнь

— Жена познакомилась недавно как раз с такой особой, — обрадовался Руперт. — На приеме в Белгравии. Она спросила: «Вы здесь с Уайти Грачфилдом?», а та удивилась: «Это так его зовут?» Сэр Стэффорд Грачфилд.

Муди пристал ко мне, чтобы рассказал о Лорин Слотэр поподробнее. Он считал себя в Англии чужаком и постоянно издевался над англичанами; и ему очень понравилась вульгарная сторона моей истории: непонятность и дерзость этой женщины, порочный секс, деньги, кочующие из рук в руки; а особенно он восхитился тем, как очень важная шишка — некто чрезвычайно таинственный из палаты лордов, загадка для родных и друзей, — раздевается перед американской куколкой, знающей все его секреты. Мне это тоже нравилось. Я спросил его о той девке сэра Стэффорда.

— Она сказала: «Я этого малого только что увидела, меня агентство прислало», представляешь? Жене пришлось язык прикусить, чтобы не расхохотаться и не вызвать скандал. Там был герцог Вестминстерский!

И вот так, словно бы в награду за мой рассказ о Лорин Слотэр, Муди поведал мне об Артуро Триподи. Даже больше: он предложил мне сделать из этого вторую сюжетную линию, добавить еще один пример человека, живущего в Лондоне совершенно загадочным образом.

Триподи жил за Уондзуорским мостом в Фулеме, на Масгрэйв-кресент напротив Ил-Брук Комэн, в крошечном домике в длинном сплошном ряду таких же. Если я правильно понял Руперта, он предлагал сделать Лорин Слотэр и Артуро Триподи соседями по Хафмун-стрит, в районе Пиккадилли, с тем чтобы один персонаж поднимался в жизни, а другой сползал вниз. Чтобы их связывала только эта улица — и их другая жизнь. Когда-нибудь они могли бы столкнуться на лестнице, не больше, но чтобы от этой случайной встречи был какой-то резонанс.

Я читал Артуро Триподи. Я слышал, что он живет в Лондоне, но у меня он ассоциировался с Каиром и Римом. Меня потрясло, что крупный писатель, которого я связывал с Египтом и Италией, оказался чуть ли не соседом моим, на маленькой улочке напротив моего дома через реку. Он был итальянец, из купеческой семьи, жившей в Египте с начала девятнадцатого века. Свободно владел арабским, а писал и по-французски. И у него был очень сильный акцент. Когда он говорил, казалось, что английский его хромает. Но при этом он был одним из лучших стилистов в английской прозе.

— Моя жена видела его в Париже, в программе «Апостроф». По-французски он говорит блестяще, только с легким арабским акцентом, что и естественно. Так мы с ним и подружились. Ты должен с ним познакомиться.

— Наверно, познакомлюсь когда-нибудь.

— Нет! Я потому и в Лондоне, что про него передачу делаю. Говорят, его уже внесли в следующий Почетный список на получение дворянства, знаешь? А у меня в кармане ключ от его дома!

— Как это тебе удалось?

— Он мне для передачи нужен. Триподи настолько глух, что стука не слышит. А домработница его настолько ленива, что не подходит к двери.

Было очень типично для Руперта, что он повел меня в гости к Артуро Триподи чай пить, даже не спросив позволения. Сказал, мол, старик будет рад нас видеть. А мне, мол, совершенно необходимо познакомиться с ним лично, прежде чем увижу ту телепрограмму. Потом, когда я уже сочинил свою историю, — во всяком случае, основную ее часть, как мне казалось, — Руперт досказал мне остальное, и я понял, что не смогу ее написать; и поселить Артуро на Хафмун-стрит тоже не смогу. Я знал его тайну, но она должна была остаться тайной. Если бы я спрятал эту тайну, а правда о Триподи как-нибудь вылезла бы наружу — я бы выглядел легковерным простачком. Руперт это знал. И потому я просто запомнил эту историю, чтобы рассказать ее когда-нибудь.

Артуро Триподи уже умер, и Руперт Муди тоже. Теперь можно.

Чаепитие в Фулеме у Триподи оказалось не ахти каким интересным. Старик был грузен, глух и страшно близорук. На нем были тяжелые очки, а из уха торчал слуховой аппарат. Обут он был в туфли на толстой подошве, хотя явно никуда не выходил, и в его маленьком домике они смотрелись нелепо. Так же нелепо, как мешковатые брюки, мятый пиджак и галстук. Не думаю, чтобы он специально нарядился в мою честь. Просто европейская манера — твидовый пиджак и галстук в жаркий летний день. И от этих потуг выглядел он еще потрепаннее, чем если бы был одет в тряпье.

Я задал ему какой-то вопрос, что-то о жизни в Лондоне, надеясь на ответ, который мог бы мне пригодиться.

— О, Руперт знает всех английских интеллектуалов! — ответил он, явно не услышав моего вопроса.

Быть может, он хотел сделать мне комплимент, но слово «интеллектуал» в Англии никто не употребляет. По-английски оно звучит старомодно и смешно. Это европейское слово. Интеллектуал — это европеец; это тот, кто говорит с сильным акцентом, кто одевается, вроде него самого, в дешевый вытертый твид и сидит в уродливом, пузатом кресле, вырядившись в пиджак, галстук и тяжелые башмаки, посреди книжных шкафов. Плюс к тому он обязательно курит трубку и ест обильную тяжелую пищу, приготовленную преданной усатой старухой.

— Английских интеллектуалов не бывает, — сказал Руперт.