Моя чужая новая жизнь

— Ты должен взять на себя командование, а когда мы возьмем этот чертов телеграф, позаботимся о раненых.

Взять побыстрее телеграф? Отлично! Я выхватил из рук «философа» винтовку. К черту страх и отчаяние! В конце концов русские такие же солдаты как и мы, из плоти и крови, а значит их можно убить. Я стрелял как заведенный, даже не пытаясь закрыться или увернуться, просто расчищая дорогу к цели. Наверное парни все же меня прикрывали, раз я все еще жив. Ударом ноги я распахнул ветхую дверь и бросился по лестнице, готовый убить любого кто встанет на моем пути. Сзади я слышал тяжелые шаги «философа» — похоже он единственный кто последовал за мной. Ворвавшись в помещение телеграфа, я уложил несколькими выстрелами двоих красноармейцев, и, тяжело дыша, огляделся. Двое здесь, одного я еще убил на лестнице — и это все? Я ожидал что здесь будет более многочисленный отряд или что-нибудь ценное. Но вот эти жалкие развалины, усыпанные битым стеклом и обрывками бумаг разве стоили гибели стольких людей?

— Боже…

— Герр лейтенант, — мальчишка осторожно коснулся моего плеча. Я метался по комнате словно зверь. Меня душили рыдания вперемежку с истерическим смехом.

— Вот ради этого, — я пнул тяжелый стул, который с грохотом отлетел к стене, — ради этого они все погибли? Из-за этого, да?

Мне словно не хватало воздуха, я стянул каску и со злостью швырнул ее в стену.

— Вильгельм… — я упал на уцелевший стул и опустил голову, пытаясь взять себя в руки. Вряд ли он выжил, граната разорвалась слишком близко. Иначе он бы уже пришел сюда, за мной. Мы взяли эту чертову, никому не нужную станцию, потеряв почти всех, мой брат погиб… «Философ» продолжал смотреть на меня со страхом и какой-то надеждой. Может быть хотя бы его я смогу вытащить. Я осторожно подошел к окну — пусто. Но расслабляться нельзя — вполне возможно эту территорию снова займут русские.

— Дождемся темноты, — решил я, — и если наши не подойдут, уходим. Я устало сел прямо на пол и привалился к какому-то столу. Машинально нашарил в кармане сигареты и, сделав глубокую затяжку, почувствовал как немного отпускает нервное напряжение. На смену пришли усталость и оцепенение. Мне сейчас нужна эта небольшая передышка, чтобы обдумать как действовать дальше. Мальчишка нерешительно спросил:

— Неужели вы ничего не боитесь?

Я неопределенно пожал плечами. Самое страшное уже случилось — я теряю на этой войне своих близких, самого себя.

— Как вы таким стали?

— Не надо пытаться на войне оставаться человеком.

Я почувствовал горечь от собственных слов, но сейчас это лучший совет что я могу дать. Увидев смятение в его бесхитростных глазах, я немного смягчился.

— Война по-разному меняет нас, единственное я знаю точно — никто не может остаться таким, каким он был раньше.

— Я… я никак не могу преодолеть страх, — пробормотал «философ». — Как вы справились с этим?

— Всегда надеешься что убьют не тебя, — неохотно ответил я. — Хороший солдат в основном трус и лишь иногда смел.

— Тогда он плохой солдат, — отвернулся он. Где-то внутри резануло пониманием что он прав, я наверное плохой человек. Еще полгода назад я бы пришел в ужас от своих циничных слов. Но я не Вильгельм, я не могу ему говорить заученные слова про чувство долга и счастье умереть за фюрера. Постепенно я отбрасывал свои принципы — совесть, милосердие, но уж быть честным я могу себе позволить. «Философ» осторожно поднялся.

— Пригни голову, — посоветовал я, — у русских есть охотники, они с трехста метров попадают в монету.

Я проснулся словно от толчка, услышав вдалеке глухой артиллерийский залп. Кажется я ненадолго задремал — уже стемнело. Я повернулся — «философ» что-то писал.

— Подружке?

— Нет, матери, — он сложил листок и спрятал его в карман. — Пишу ей, что не смогу летом учиться у Хайбигера.

А мальчик довольно неглуп.

— Я не могу погибнуть.

Я вздохнул.

— Хорошо если так.

— Вы не понимаете, ведь я — все что у нее есть. Она растила меня одна. И пришла на призывной пункт, умоляя разрешить мне идти учиться, ведь я у нее единственный сын.

— Смелая женщина, — моей матери, разумеется, это бы ни пришло в голову. Представляю как бы отреагировал отец. — Что же ты не сбежал, пока здесь такая неразбериха?

— После ее заявления маму продержали всю ночь в полиции за пренебрежение гражданским долгом. Я должен доказать, что это не так. Мы ведь должны защищать тех кого любим, правда?